Вокруг предела - страница 33

Огромный, облицованный драгоценным кедром зал, гудел. Иш-цыв-Кен, молодая жена повелителя, уже не одного гостя одарила чашей чоколатля, дарующего силу, а остальных слуги обнесли мескалем. Гости забыли про знамения, все гости, без исключения, за этим следил лично Ахав-кан. Он бы не хотел, чтобы чужие силы пробудились здесь, в этом зале. И тому, кто их принес, боги Ямчилана даровали забвение — ненадолго, до встречи с владыкой девяти подземных миров Хун-Ахавом, страшным владыкой Черепов. Весь день Верховный жрец ходил по залам дворца, беседуя то с одним гостем, то с другим. И никто из них не знал, из какой незаметной щелки в стене за. беседой наблюдает холодный взгляд Чилима. И только двое, Чилим и Ахав-кан могли понять тот быстрый знак, который жрец подал в разговоре с одним молодым батабом.

Языки пламени благовонных факелов уже кружились в глазах опьяневших гостей, когда зал потряс резкий вой труб и откинулась плотная ткань входа. Чилим ворвался в зал так, словно его догонял немилосердный взгляд Хун-Ахава. В развевающемся алом плаще, с огромным плюмажем за спиной, он не бежал, а почти летел над полом. Страшная маска ящера закрывала его лицо. Глаза, сверкавшие в прорезях, были так же безжалостны, как глаза ящера.

— Слушайте, о сильные великого Ямчилана, слушайте волю богов! — закричал Ахав-кан.

Зал замер. Все в Тикале знали, что боги говорят Чилиму по ночам, кого ждут у. своего сердца. Как завороженные, гости следили (только глазами, боясь повернуть голову!) за Чилимом. А он вился между столами; мелькая, словно огромный язык пламени, исчезая здесь, и появляясь там. И только ему и Ахав-кану было известно, в какой точке прорицатель закончит свою спираль. И когда он, высоко подпрыгнув, упал на пол, у ног молодого батаба Ахмен-Кука, зал ответил одним вздохом. Ахмен-Кук все время, пока Чилим метался по залу, пытался и не мог поднять голову. У него словно сломалась шея — в подземельях главного храма Тикаля умели готовить и такой чоколатль. Он, Ахмен-Кук, наверно последним заметил, что Чилим упал у его ног. Ахав-кан поднял руку и только миг промешкал, прежде, чем ее опустить. Но мига хватило — пришли чужие силы. Молодой батаб вскочил, и неподвижно лежащий Чилим откатился в угол, словно сухой лист, гонимый дыханием Чаака. Ахав-кану показалось, что батаб растет и уже упирается головой в потолок.

— Что же это? — взмолился Высший жрец. — Где же вы, боги? — и почувствовал, что сам вытягивается вверх. Страшные силы столкнулись в зале, Боги Ямчилана вступили в битву с чужими. Всю свою волю, по которой, как горный поток по ущелью, изливалась сила богов, Ахав-кан направил на молодого батаба и, когда потоки схлестнулись, пропали звуки и движения, остановилось время, И в этой тишине Высший жрец чувствовал, как ослабевает чужой поток и видел, как уменьшается Ахмен-Дук. Уменьшается, уменьшается до того предела, который был положен, ему волей богов в момент появления на свет. И когда молодой батаб, не выдержав напряжений, согнулся и почти упал на скамью, Ахав-кан наконец опустил все еще поднятую руку. В тишине резко и пронзительно просвистела тяжелая обсидиановая метательная палица.

Удивительная история! Самое удивительное не в том, что Ахмен-Кук, как две капли воды походил на Трофимова, — это, как раз Наполерна не удивляло. А вот что Халач-Виник был вылитый Груши… или Выговцев?…

Размышления утомили старого человека на сырой скамейке в скверике. Наполеон пожалел, что рано вышел. Он не задал себе вопрос: «Рано, для чего?», он просто знал, что когда будет надо, он встанет и пойдет туда, куда будет надо и сделает то, что обязан. А что и куда — не все ли равно? Силы оставалось только на дело, а не на то, чтобы переживать его заранее. Тем более, если знаешь, что эта ночь — последняя. Наполеону было тепло и он задремал.

Выговцев вышел на улицу без какой-либо цели. Он знал, что сейчас самое главное — идти. Но с каждым шагом, с каждой минутой в нем что-то менялось. У него словно открывались глаза, уши, каждая пора тела. Как Илья-Муромец с глотком воды из колодца чувствовал растущие силы, так и он, Выговцев, осознавал свои возможности. Они приходили одна за одной, как данность, как нечто органически присущее. Выговцев шел, но уже знал, что мог бы одним прыжком перенестись через эту площадь. А еще через два шага понимал, что мог бы просто перенестись и через площадь, и через город, и через всю страну. Он слышал, как глубоко под фундаментом Дворца Культуры скребется крыса и до смерти ее напугал. Он не хотел ее пугать, он просто хотел посмотреть, что она грызет, и приподнял здание за угол. Невысоко, только чтобы заглянуть. Нелепая статуя колхозницы на фронтоне четвертого этажа угрожающе наклонилась, и Выговцев легким толчком вернул ее на место, испытав при этом острое желание зашвырнуть статую куда-нибудь на Багамские острова. Вот бы удивились отдыхающие там буржуи!