Вокруг Света 1974 № 01 (2400) - страница 45

На верхней полке вагона третьего класса поезда Москва — Владивосток лежит человек. День не встает, второй. Русые волосы разметались поверх одеяла, лицо прикрыто.

— Эй, девушка, да не заболела ли ты, часом?

Василий встрепенулся, встал во весь свой немалый рост.

— Да это мужик. — Его окружили крестьяне-переселенцы. — Ты, паря, куда путь держишь? В Японию? А сам откуда? Из-под Курска? Надо же, в Японию. И что ты там позабыл?

Что влекло его на Восток? Он верил: где-то там, за морями, за долами, есть страна счастья. Там сияет солнце истины, восходит луна справедливости, высится гора свободы. И попадает туда лишь тот, кто не побоится пройти по зыбкому мосту радуги. Он не боялся. Но почему он решил искать эту страну на Востоке?

Видимо, решение это вызрело в тумане Лондона. Вот узнать бы мир, совершенно непохожий на привычный, ощутить его всей кожей — вобрать и расцветить ночь! Английские друзья говорили, что все это он найдет на Востоке. Слепые в Японии — уважаемые люди, незрячих музыкантов принимают даже во дворце микадо. Когда слепой с колокольчиком переходит улицу, перед ним останавливаются и авто и кареты. А незрячий массажист или доктор, лечащий иглоукалыванием, — никто не может соревноваться с ними в знании человеческого тела. Ах, Япония, походы на Фудзияму, язык цветов — икебана, близость к природе.

Были, правда, и другие голоса. Рассказывая о туристских красотах, они предупреждали, что европеец там всегда остается чужим, японцы не открывают ему свою душу. В общем, совсем по Киплингу: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Последние слова только укрепляли решимость Ерошенко. Он не верил им.

Поэт верил индийской легенде, что все люди братья, но люди разных наций не знают об этом, так как не понимают друг друга.

Ерошенко прожил в Японии четыре года. Сказки, стихи и пьесы, написанные им за это время, едва уместились в двух толстенных томах. Когда же он все успел — и овладел языком, и узнал жизнь страны?

Ерошенко умел спрессовывать время. Едва приехав, он тут же отправился пешком на Хоккайдо. Не один, переводчиком ему служил эсперантист, изучавший дорогой диалекты. Но по пути они рассорились, и домой поэт возвращался один.

Год спустя, по уверению писателя Акиты, он говорил уже как японец, долго живший в Европе. А через полтора года появился написанный им по-японски первый рассказ.

Но был ли он счастлив? И да и нет. Кажется, его любила девушка. На вопрос их общего друга, не собирается ли Василий жениться, тот ответил: «Я бродяга, где мне заводить семью?»

Нет, Япония не обманула его ожиданий. Конечно, здесь не было сказочного Эльдорадо, которое сулили ему в Англии. Но он узнал тут дружбу, любовь, стал писателем и артистом, выступал с лекциями и пением по стране. Мог жить безбедно. Что же ему еще нужно?

Поэт как-то обронил, вспоминая Японию: «Слишком мало земли и слишком много счастья». Он чувствовал себя Одиссеем, долго гостящим у Цирцеи.

И вот Иокогама. От человека на корабле тянутся триста лент.

— Зачем вы уезжаете?

— Хочу узнать жизнь и быт малых народов. Помочь братьям по несчастью.

О трех годах его скитаний по Востоку известно немного. Пытался основать школу слепых в Сиаме. Кажется, не удалось. Был директором школы слепых в Бирме, в воспетом Киплингом Моулмейне. Спорил с самим Рабиндранатом Тагором о материальном и идеальном в индуистской религии. Был изгнан из Индии по подозрению в большевизме. В Шанхае бежал с военного корабля, на котором его выслали. Надел костюм кули, взял под мышку гитару, на плечи мешок и, смешавшись с грузчиками, сбежал по трапу. Потом жил на Филиппинах и Борнео.

Кое-что рассказывают его письма. Вот необычный директор, забрав чуть ли не всех своих учеников, отправляется в глубь Шуэбиджи — Золотой страны, Бирмы. «Сейчас я увлечен воистину прекрасными буддийскими легендами... Передо мною раскрывается новый, доселе мне неведомый мир. Богатая символика, полная скрытых тайн и загадок... Если бы я прожил в этой стране всю жизнь, то все равно не смог бы постичь всей глубины их содержания».