Вокруг Света 1974 № 07 (2406) - страница 6

В Гдыню разворачивается высокий рыболовный траулер. Он откуда-то из Атлантики. На берегу ждут моряков родные и друзья. От судна пахнет рыбой, словно недоспелыми арбузами. А дальше в море — все суда и суда. Свои и чужие. Они подступают к городу, сами как большой город под множеством разных флагов, но город дружественный. Гудит и напрягается порт. И рядом забавная, но вполне серьезная опереточность.

В этом смысле замечателен в Гданьске Главный вокзал. Со стороны его принять можно за что угодно: за ратушу, за театр, за почтамт, за рынок. Длинное кирпичное здание с полубашенками по крыше, мощный кирпичный неф поперек, башня высокая, полуроманская, с часами, на ней прилеплены барочные купола — чистая колокольня. Видно обязательное желание жить по-своему, с прихотью.

На железной дороге это сразу дает себя знать. В иных вагонах стеклянные двери отделяют купе от коридора. В таких купе всегда светло и ощущение многолюдности, как на улице. На стенах немного старомодные фотографии различных городов и местечек. Тут пассажиров четверо. Но есть вагоны, в которые билеты продаются вне зависимости от количества мест, и в них вы можете чуть ли не через всю страну ехать как в трамвае.

Во всех польских вокзалах есть что-то тревожное, грустное и в то же время приподнятое. Тут всякому видно, как живет вся страна, торопливо, неудержимо, как она полна сил и надежд. И как живо в памяти людей, даже самых юных, все, чем обрушилась на страну последняя война. Словно еще не затихли прощальные солдатские марши с мягкими мелодиями славянских напевов, еще доносятся беспощадные и оглушительные ритмы нацистских гимнов, злые выкрики военных команд, лай овчарок, бушующий огонь Варшавы и «Танго смерти» Треблинки.

Вообще на всех дорогах Польши осел и слышится горьковатый дымок прошлых бед и превратностей. И в самом деле, за последние полторы тысячи лет чему только не была свидетелем эта равнина. И бронзовая поступь последних римских легионов, и вой несметных гуннских стрел с костяными наконечниками, и гул татарской конницы, и ледяной звон тевтонских доспехов, и тупая мерность царских полков, и мальчишеская храбрость кавалерийских атак на танковые клинья, эшелоны Освенцима, безумие Варшавского восстания... Когда я видел на вечерних, на ночных вокзалах Кракова, Гданьска, Варшавы польских женщин, молодых и старых, я не мог уйти от ощущения, будто они кого-то тревожно провожают или встречают, в нетерпении ждут или смотрят вслед. Их лица в этот момент необыкновенно красивы и печальны. Кто-то дарит кому-то цветы, кто-то танцует в стороне на площади вальс, где-то слышатся марш, полонез... И одинокая женщина почему-то уходит с перрона, и долго слышны шаги ее высоких каблуков в старых каменных переулках.

Там за Познанью, среди равнины, лежит небольшой городок Шамотулы, до которого ехать пригородным поездом с вагонами времен первой мировой войны. В этом городе со старинной усадьбой и дворцом устроилось правление комбината, объединившего десять государственных хозяйств. Здесь производят мясо, молоко и яровую пшеницу. Пшеницу сеют семенами разных стран, и на польской земле соседствуют сорта советские и сорта из ГДР. Здесь работают машины, собранные в цехах ГДР, Болгарии, Венгрии и Советского Союза. Во дворце со старинной лепкой, с богатым паркетом поселились дирекция комбината, клуб, библиотека, кафе, бар. И вы можете вечером поболтать с рабочими, сидя за свежими газетами, которые продаются тут же, если приедете сюда из Познани в забавном пригородном поезде с необычной, во всю длину вагона, подножкой, в каждое купе которого ведет отдельная дверь.

Я видел, как горит над Новой Гутой молодое солнце новой Польши. Отсюда, с могильских полей, 19 января 1944 года наступали на Краков советские войска. Здесь гремело тогда поле сражения на старых кладбищах. Теперь Новая Гута на многие километры вытянула бесконечные корпуса цехов и колоннады труб. Кажется, невиданный корабль идет в далекое плаванье, клокоча неистовым нутром своим, нутром безостановочных машин. Гута похожа на дредноут, который уходит из-под низкой дымовой завесы. Оттуда пахнет окалиной, переваренным в чудовищных желудках антрацитом и всем, что сопутствует рождению металла.