Вокруг Света 1975 № 05 (2416) - страница 54

— Это «Манас», — тихо сказал Деменчук. Мы знали, что «Манас» — героический эпос народов Киргизии, поэма размером около миллиона стихотворных строк. Но как читают «Манас», нам еще не приходилось слышать.

— В горах, что сверкают под солнцем, в прекрасных лесах Бокая охотились с беркутами великие мунишкеры, но один был среди них первым — сын великого Манаса — Семетей... — пересказывал Деменчук «Семетей» одну из книг эпоса. В ней вся школа воспитания ловчих птиц. Весь опыт охотников за многие века собран и изложен в поэтической форме. Каждый большой охотник знает «Семетей» наизусть, а в старости передает это знание сигну или внуку.

В сухих травах зашелестел ветер. Вскрикнул тонким горловым писком обеспокоенный беркут. Ашербай открыл глаза, погладил огромную птицу по тугим жестким перьям. Услышав крик беркута, приподнялся на сильных лапах и грозно развел крылья сидящий рядом сокол, сверкнули боевым блеском холодные его глаза.

— Кой! Отр! (Отр — на место (кирг.).) — прикрикнул Ашербай.

Сокол потоптался, устраиваясь удобнее, и затянул глаза белесой пленкой.

— Мой беркут родился на скале, в горах Аккудук, где только камни. Леса там нет, снега тоже нет, — заговорил Ашербай, и Деменчук стал переводить.

— В горы одному ходить нельзя. Со мной был товарищ. Я привязал к поясу аркан и пошел вниз. Друг был наверху. Он спустил на один аркан, привязал другой, потом третий. Когда он привязал четвертый, я увидел гнездо... Беркут был маленький и отважный, кусал мои руки и кричал. Я спеленал его, привязал к аркану, и друг поднял его наверх.

Три дня беркут не пил воды, не брал мяса, кричал, звал свою мать. На четвертую ночь взял мясо. Так он решил жить со мной.

Когда у него подросли крылья, я убил лису. Сделал чучело. На чучело стал класть мясо. Он прыгал и клевал. Я отнес чучело дальше, он подбегал и снова находил там мясо. Потом я не клал мяса, он все равно хватал — и за это я давал ему есть из своих рук... Потом я привязал аркан и потянул чучело по земле. Он долго смотрел, поднялся и ударил сверху. Он кричал от радости, и я давал ему много мяса.

Мы поехали в горы. Я не звал никого. Только он и я. Если он промахнется, ему будет стыдно. Мне тоже. Но эта охота подарила нам радость. Мой беркут взял тюлку — красную лисицу. Когда возвращался — пел песню про своего орла. Я назвал его Тюлкалды — берущий лису. Это было его первое имя...

Много лет прошло, а мы все ездим в горы. Сколько лис взял Тюлкалды, не сосчитать, горного козла тоже брал, даже волка брал. Теперь люди знают моего орла по крику и лету. Никто не видел, чтоб он промахнулся. Люди дали ему второе имя — Сергак, быстролетающий.

Ветер стих. Стало слышно, как булькают, блуждая в камышах, волны.

— Дышит, — кивнул Ашербай в сторону озера. — Спать не хочет. Однако, ветер будет. Завтра.

— Здесь, у берега, что? — продолжил он после того, как Айша в который уж раз наполнила пиалы чаем. — Здесь фазан, заяц, голубь. Их сокол берет... А с беркутом надо ехать далеко. Карагаман, Карасас. Там, на сырте, места много, и он любит, когда широко... Если лиса бегает, а Сергак летает, она не уйдет. Она не бежит даже. Стоит, на него смотрит. Он падает, бьет крылом, хватает...

Утром действительно поднялся ветер. Правда, ветром его трудно было назвать. Ветер видно по тучам пыли. Это было какое-то стремительное течение ослепительно чистого воздуха.

Мы объехали западный берег и у Рыбачего повернули встречь ветру. Тут-то мы почувствовали его настоящую силу. Вихрь нес низко над землей крупный песок и гравий. Наш «газик», завывая, раздвигал лбом эту яростно напирающую пустоту.

— Сдирает краску, что твоя пескоструйка, — жаловался шофер. — Приедем, посмотрите. До железа сдирает, аж блестит.

— Как называется этот ветер? — спросили мы.

— Это не один ветер, — отозвался Деменчук. — Два их. Как сойдутся — получается вот этот. Станешь против него, дышать нельзя, легкие раздирает.

Иссык-Куль больше не был «осколком неба», как называли его поэты Востока. Он нес на себе тяжелые мутно-зеленые волны. Пены не было, ее срывал ветер. Волны бросались на берег, с корнем вырывая камыш. Озеро казалось выпуклым, как огромная линза. И странно было видеть, что над всем этим взбудораженным, смятым ветром миром светит чистое небо и солнце играет в снежниках Терскей-Алатау.