Вокруг Света 1975 № 06 (2417) - страница 16

Вокруг нас молча столпились мужчины. Кое-кто пытался изобразить на лицах оживление, но это им плохо удалось. Наш гид указал на лачугу, покосившуюся больше других: «Это бар «Шанхай». Значит, люди еще не совсем потеряли надежду и не утратили чувство юмора, если могут называть такую развалюху баром.

Лагерь Кольгат тоже не лучше. Раньше это был лагерь для военнопленных, а теперь самый большой бидонвиль Марселя. Городские власти намерены снести его, а обитателям обещают приличные жилища. Но когда это будет? Да и как решить проблему переселения иммигрантов, если средняя семья состоит из 7—9 человек? Неудивительно, что в тот день нас везде встречали усталые, враждебные взгляды. Дети играли на кучах битого стекла, а между хижинами бродила группа французских фотографов с таким видом, словно они осматривали зоопарк. Для алжирцев же их черные телеобъективы наверняка казались дулами винтовок.

В другой раз мы посетили общежитие иммигрантов близ Порт-д"Экс. В трех крохотных грязных комнатенках в подвале без бкон ютилось шестнадцать человек. Но даже такое жилье стоит недешево. В этом подвале нам рассказали историю о том, как поблизости на улице нашли труп иммигранта и как полиция заявила, что он выпал из окна общежития! Рассказ прервало появление хозяина, который стал вопить, что это общежитие только для приезжих рабочих, только для них, и посторонним лучше побыстрее убраться отсюда. Мы не были рабочими, и, следовательно, нам здесь было не место. Так закончилась наша единственная встреча со знаменитыми содержателями ночлежек.

Грязь и нищета Порт-д"Экс особенно оскорбительны для человеческого достоинства по сравнению с Рогатыми кварталами, которые его окружают. Для марсельцев он — рассадник холеры и, что еще хуже, потенциальных бунтарей. Хотя алжирцы и являются неизбежным злом, говорят они, зачем разрешать им поганить город? А один депутат-француз заявил, что алжирские кварталы — это гангрена, и единственный способ покончить с ней — отсечь пораженное место. Отсечение гангрены, конечно, придется по душе группе господ из «Комитета защиты Марселя», который возник сразу же после смерти Жерлаша. Комитет занимает небольшую комнату на Рю-Канебьер. Стены — голые, лишь на одной красуется плакат: «Остановите иммиграцию дикарей!» У всех членов комитета мясистые носы и злобно поджатые губы. Они выглядят внушительно, пока сидят, но когда встают, то оказываются все, как на подбор, маленького роста. Посетив комитет, я вспомнил светлые новые учреждения в Алжире и аккуратных сотрудников, обсуждающих животрепещущую проблему: как повысить благосостояние своей страны. Но их глаза загораются гневом, когда они видят, что в Европе расисты продолжают гнуть свое.

— Не пора ли заключить мир? — спросил я.

— Вы что же, хотите, чтобы мы разрешили унижать себя? — услышал я в ответ.

Мне нечего было возразить.

Брюс Чэтвин, английский журналист

Сокращенный перевод с английского И. Степановой

Все же дьявольски холодно ночью в горах. Как будто и нет знойной весны там, внизу, лишь в часе ходьбы от этой сырой, промерзшей пещеры с жестким инеем на стенах.Каселла выругался, но, спохватившись, в испуге зажал рот одеревеневшими пальцами и искоса посмотрел на попутчика.

К счастью, тот безмятежно спал. «Молодой, кровь горячая, мороз ему не страшен», — большим глотком обжигающе холодного вина Каселла пытался заглушить закипавшую в нем зависть к попутчику. Вино приятным теплом наполнило желудок, каким-то уютным блаженством ударило в голову. Каселла пониже натянул подол сутаны, закрыл глаза. Но сна не было. «Какой уже день так», — безучастно подумал он, вслушиваясь в плотный мрак ночи. Так и есть. Страх его не был никчемным — из темноты донеслось жуткое завывание шакалов. Все эти дни они преследуют Каселлу и его спутника. Какой тут может быть сон, когда каждая ночь — это мучительная борьба с собственным страхом.

Монах поспешно развел костер. Но огонь, тускло высветлив лишь крошечный кусочек темноты, только усилил страх. Стремясь подавить его, забыться, Каселла достал из мешка потрескавшейся дряхлой кожи небольшой рулон пергаментно-желтой бумаги, острием ножа подточил кончик пера и, обмакнув в металлическую чернильницу, которую всегда носил на поясе, старательно вывел: