Вокруг Света 1978 № 07 (2454) - страница 62

Шлоссплац. В тумане над входом в подвал желтеют фонари, слышны голоса и музыка. Жизнь с промозглых улиц ушла в преисподнюю. Наверное, «бирштубе», пивная.

В подвале было около сотни людей, по большей части немолодых, хорошо одетых. Пахло тушеной капустой и копченой свининой. На маленькой эстраде арфист в кожаных шортах и молодая женщина в баварском наряде с громадным аккордеоном на коленях играли что-то буколическое, невероятно наивное в век электрогитар.

Он сел с краю стола, спросил пива. Горькая жидкость слегка покалывала язык. Он выпил кружку залпом и опустил ее на подставку. Соседи посмотрели на него одобрительно: вот так и надо, это по-нашему. Незнакомец знал обычай.

Стало лучше. Тупая тяжесть в затылке отпускала, но, как. ни странно, запах капусты и сосисок отбил аппетит.

Он прошел к тяжелой двери в глубине; там был другой зал, откуда накатывался шум, похожий на рокот океана. Несколько десятков человек — мужчины, женщины, молодые, старые — в простой одежде сидели за длинными некрашеными столами. В углу надрывался тирольский оркестрик, а все присутствующие отбивали ритм пудовыми кружками и хором подхватывали куплет.

Шовель остановился в нерешительности. Сыщется ли ему место здесь, на этом ежевечернем причастии? Немецкая пивная не имеет ничего общего с французским кафе, где люди остаются в своей скорлупе и не способны пропеть хором даже «Марсельезу»; ничего общего с американским «парти», где одиночество растворяется только в сильной дозе алкоголя. Он ощущал себя чужаком больше, чем там, у шефа.

Кто-то потянул его за рукав, усадил рядом. Он поблагодарил вымученной улыбкой. Сосед хлопнул его по плечу, приглашая петь вместе. Но он не знал слов, не знал мелодии. Он не мог разделить с ними их веселья.

Музыканты, вытирая обильный пот, запросили пощады. Публика заревела, но смилостивилась. Парень, сидевший рядом, обратился к Шовелю на диалекте. Он с трудом уловил смысл.

— Нет, я не грустный. Я просто думаю.

— О чем?

— Обо всем.

— Ха! Обо всем! — Парень обратился к застолью. — Герр доктор наверняка философ. Угадал?

— Да.

— Да здравствует философия! — заревел парень, снимая с подноса у официанта кружки.

К ним уже спешил человек с повязкой «Орднунг».

— Все в порядке, Ганс. Это мой товарищ! — крикнул ему парень.

— Да, я его товарищ, — быстро проговорил Шовель.

Оркестр, заправившись пивом, грянул с новой силой «Три бука, три бука росли у дороги!». Соседи, сцепившись руками, закачались в такт, и зал вновь напомнил разошедшийся океан. «Как в детстве, когда нет ни прошлого, ни будущего», — мелькнуло у Шовеля. Есть только радость минуты. «Три бука, три бука...» Ритм вальса завлек его...

Когда он вернулся на Театер-плац, туман успел рассеяться. Звезды холодно смотрели на город. Голова Шовеля тоже была ясной. Ничего, будет утро, будут мысли. А сейчас все хорошо, все в порядке, он ляжет в постель и уснет сном младенца.

— Шовель!

Он замер. Из окна белого «опеля», припаркованного возле «Графа Цеппелина», махнули рукой. Фрош! Страх противно засосал под ложечкой. Шовель сглотнул... Нет, кажется, доктор один в машине.

— Садитесь.

Шовель опустился рядом на сиденье.

— Где вы были? Я уже три часа торчу здесь.

— Распевал «Три бука» в бирштубе. А в чем дело?

— Не притворяйтесь. Вы же едва не свалились в обморок там.

— С чего вы взяли?

— Я видел это. И Хеннеке тоже. К счастью, он спас положение.

— В общем, я был... шокирован. Мне предложили совершить убийство, и при этом никто не спросил моего мнения! — Шовеля передернуло. — Вы молчите, Фрош?

— Это моя вина. Я обязан был вас предупредить и доложить о вашей реакции.

— Почему же... Значит, вы доложили, что я согласен?

— Я был уверен в вас. Ну что ж, значит, я ошибся. Все ошибаются. Даже Хеннеке. Вы заметили, как он перекладывает решения на других? Сегодня Смит и Холмс. До этого — другие. А еще раньше был Канарис. Если дело обернется нежелательным образом, он всегда останется чистым. Вот почему он до сих пор жив. И богат.

— Он что-нибудь сказал обо мне?