Вокруг Света 1990 № 10 (2601) - страница 36

Сибирская гордость иногда доходила до того, что приселившиеся переселенцы, добровольно принятые сибиряками, лет по двадцати не признавались последними за себе равных, причем сибиряки в это время тщательно избегали с ними родниться. Когда же таким переселенцам наконец сами сибиряки переставали давать кличку «россейских» и роднились наконец с ними, то бывшие «россейские» не без гордости говорили приезжим, что они стали «сибиряками», точно их повысили в чине. Со всем этим как-то странно вязалось то, что сибирские мужики нередко расспрашивали про быт жителей Европейской России с таким видом, как будто они признавали себя во многом отставшими и темными людьми.

Действительно, они были грубы во многих отношениях. Нередко приходилось слышать, как какой-нибудь мужик с эпическим спокойствием рассказывал, что вот такого-то числа один из его односельчан чуть не убил приехавшего к нему и остановившегося у него мужика с деньгами, предварительно подпоив его, за что и был привлечен к ответственности, причем оказывалось, что рассказывавший мужик был свидетелем преступления. Точно так же мужики говорили, тоже хладнокровно и безучастно, как про самое обыденное явление, например, о том, что жители такой-то деревни — народ отчаянный и что они спровадили в таком-то городу на тот свет, положим, шестерых, и только на одном попались.

Изо всего начальства мужики боялись до проведения Сибирской железной дороги только своего земского заседателя, во время моего приезда уже упраздненного и замененного становым приставом, потому что он был всего к ним ближе, а исправник, несмотря на его наезды, всегда являлся какой-то полумифической личностью в их глазах. Нередко спрашивая приезжего, какую он должность занимает в столице (причем Москва, по понятиям сибиряков, считалась гораздо больше и важнее Петербурга), сибирские мужики огорошивали его таким наивным вопросом: «А что, вы там поважнее заседателя будете?»

Характерные черты коренного сибиряка — это отсутствие религиозности и каких бы то ни было поэтических склонностей; жалкие остатки последних сохранились разве только в любви к домашним растениям, лубочным картинам, расписным дугам, печкам и дверям. От многих духовных лиц, из числа пользовавшихся расположением населения, приходилось нередко слышать, что коренные сибиряки очень мало религиозны и не только весьма редко посещают церковь, но попросту не исполняют самых главных треб, например, хоронят без отпевания, за что и бывают преследуемы. Если церковь стоит на конце села, из которого в одну сторону идет дорога во вновь основанный маленький «российский» поселок, то в праздник очень легко наблюдать, как со стороны последнего приходит и приезжает много народа в церковь, а из большого «сибирского» села приходит так, кое-кто. Сибирские мужики сами признают, что «россейские» гораздо набожнее их. Вероятно, судьба жителей всех колоний — терять при переселении из метрополии свои поэтические склонности.

Сибиряки ужасно много пьют. Всякий двунадесятый праздник справляется неделю, если не более. Накануне праздника уже начинают расхаживать по улицам деревни пьяные мужики, мрачно изрыгая четырехэтажные ругательства, по части которых сибиряк и в трезвом виде такой мастер, что перед ним сконфузится любой «россейский» мужик.

Подобное состояние обывателей продолжается с неделю, коли не более. Но странно, что во всем сибирском великом пианстве нет ни малейшего веселья, а царит одна только всеобщая угрюмость и унылость. Отсутствие веселья и в трезвом виде, несмотря на гораздо большую зажиточность населения, чем в Европейской России, есть характерный признак сибиряков. Дети и те не умеют затеять веселых игр, а молодежь вся точно куда-то запрятана или вымерла.

Подъезжая к какой-нибудь деревне, можно часто видеть еще издали, с «гривы», толпу народа в костюмах почти исключительно красного цвета. Это значит, что в деревню прибыл священник из приходского села и совершает крестный ход с посещением изб и собиранием скудной дани. До подобных крестных ходов сибиряки вообще охотники. Это, кажется, единственный религиозный обряд, популярный среди них. Спустившись с высот, встречаешься лицом к лицу с длинной процессией с иконами, хоругвями и крестами, идущей страшно быстро огромными шагами по деревне. Мужики и бабы, участвующие в процессии, поют фальшиво в унисон только слова: «Пресвятая Богородица, спаси нас» на какой-то странный, полуплясовой мотив домашнего изобретения. Это дикое пение, вместе с не особенно благочестивым выражением лиц, участвующих в процессии, производит по меньшей мере странное впечатление. Всякий смысл ее утрачивается, кроме разве сбора дани с прихожан.