Вокруг Света 1992 № 10 (2625) - страница 44

Пока мы беседовали с Ашином Анандой, в келью вошел другой монах, живущий по соседству.

— Это китаец У Гун Ананда, — представил его Лустиг. — Он бежал от коммунистов в Бирму.

Монахи заговорили по-китайски.

— У Гун Ананда хочет вас угостить настоящим зеленым китайским чаем, — пояснил Ашин Ананда.

Келья китайца поражала чистотой и порядком. Всюду стояли цветы в красивых вазах. Прежде чем заварить чай, хозяин хорошо прогрел крупные чайные листья над огнем. Напиток получился терпким и ароматным. Да и пили мы его из красивых фарфоровых пиал — у китайцев каждая деталь имеет значение, особенно в чаепитии. Дело было в феврале — накануне китайского Нового года. У Гун Ананда подарил мне по этому случаю пакетик чая. Я протянул руку, чтобы взять подарок, но монах остановил меня:

— Подождите, его еще надо упаковать как положено. — Он достал красную бумагу и завернул в нее чай. — Вот теперь это настоящий новогодний подарок.

Фридрих Лустиг умер вскоре после нашей встречи в возрасте 77 лет. Прах его нашел упокоение неподалеку от Шведагона, в храме китайской буддийской богини Гуантъинь Сан, рядом с последним пристанищем любимого учителя Теннисона. На мраморных досках — надписи на трех языках: английском, бирманском и китайском.

Однажды я пришел в храм поклониться его праху и застал похоронную церемонию. Во дворе храма возвышался пестрый дворец из папье-маше. Около него расположились родственники покойного в черных одеяниях и монахи в желтых тогах. Вскоре ритуал закончился. Сверкнул огонек — и пламя объяло сказочный дворец. Через несколько секунд на земле осталась только горстка пепла. Настоятель монастыря объяснил мне, что терем вознесся на небо и, возможно, душа умершего будет обитать в нем — там, где нет ни страданий, ни горестей...

Рангунская земля навечно объединила очень разных людей, которым при жизни встретиться никогда бы не довелось. В одной из мечетей похоронен последний из Великих Моголов — Зафар-шах, владыка Делийского султаната. Англичане вывезли его из покоренной Индии в Бирму, где он и окончил свои дни в конце прошлого века. А на английском военном кладбище покоится прах сына бывшего премьер-министра Великобритании А.Идена. Он погиб в годы второй мировой войны в боях с японцами.

Бирманцы говорят: самый бирманский город — это Мандалай, бывшая королевская столица, а Рангун — город-космополит. Такое, впрочем, услышишь чуть ли не о любой столице. Так вот: мне кажется, что именно в Рангуне чисто бирманские черты на фоне других влияний, по контрасту проступают особенно явственно. Бирманцы всегда сравнивают себя с индийцами и китайцами, во множестве живущими в Рангуне. Результаты этого сравнения отлились в самокритичную пословицу: «Работай и торгуй, как китаец, копи, как индиец, не трать, как бирманец, — и ты станешь богачом». В атмосферу Рангуна органично вплетаются простота и беззаботный нрав бирманцев, основательность и солидность китайцев и коммерческая оживленность индийцев. Пагода не мешает тут христианскому собору, а мечеть не выглядит неуместной рядом с китайским или индуистским храмами. В конце концов бирманский дух побеждает, но делает это он исподволь, незаметно, не кичась своей победой.

Иногда тут встречаешь фигуры совсем странные, просто из других эпох. Поднимающиеся по ступеням пагоды Шведагон не могут не заметить странного человека в коричневых одеяниях с четками в руке. На голове у него головной убор из черного коленкора, похожий одновременно и на длинный цилиндр, и на шутовской колпак. Человек стоит не шелохнувшись, с отрешенным видом. «Есы, есы», — шепчут рядом торговки цветами. Да, это есы — монах не монах, а скорее всего, если подобрать русское слово, блаженный, божий человек. Проходящие бросают в миску, стоящую перед есы, мелкие монетки. Когда часа через два я возвращался из пагоды, есы стоял на том же самом месте в той же самой позе. Я попытался представить, в каком же жилище обитает этот человек, и не смог.

Не менее колоритны и торговцы снадобьями. По старой бирманской традиции эскулапы волосы не стригут, а собирают в пучок. Вокруг торговца лекарствами всегда большая толпа. Вот и сейчас такая толпа теснится прямо у стен исторического музея. Тут намного интереснее, чем у пыльных экспонатов. Чтобы привлечь покупателей, лекари одновременно и уличные артисты, и фокусники. Один из них, рекламируя пузырьки с лекарством, рассказывает всякие байки; другой расхаживает с облезлым питоном и демонстрирует маленькие коготки на его брюхе, показывая, откуда у питона растут ноги; третий выбрасывает из мешка кобру, и та сразу же становится в стойку, надувая капюшон. Будто завороженные магическим взглядом кобры, покупатели послушно достают из карманов деньги-кьяты. Я и не заметил, как у меня в руках оказался пузырек с белой мазью, инструкция к которой гласила, что мазь помогает от всех болезней сразу, начиная от насморка и кончая импотенцией. Потом бродячий аптекарь стал показывать фокусы. Он наполнял чашку лапшой-кхаусве, проделывал всякие манипуляции и вытряхивал из посудины сухие листья. Я улучил минутку и шепнул фокуснику, а нельзя ли наоборот — превратить листья в лапшу. В ответ тот только ухмыльнулся, обнажив красные от жевания бетеля зубы.