Вокруг Света 1997 № 09 (2684) - страница 40

А как насчет Роберта Луиса Стивенсона? Он прибыл на Таити с Гавайев позже Мелвилла. Но очень скоро покинул архипелаг Общества, который прежде считал единственно прекрасным в первозданности своей уголком на свете, которому, наивно полагал он, суждено быть таким вечно. Однако именно здесь, к прискорбию своему, Стивенсон понял, что если и есть рай вечный, то только на небесах, — земной же рай, который простирался вокруг, теряясь за горизонтом, уже был тронут тленом всюду проникающей цивилизации. Но Стивенсон не был бы самим собой, если бы впал в отчаяние. Всю жизнь он искал свой «остров сокровищ» — и в конце концов нашел его на далеком Самоанском архипелаге, где и оставил о себе память на века. И память эта — не просто надпись на могильном камне, установленном на самом высоком холме, что возвышается над Апиа, столицей острова Уполу, но и дорога, вернее, долгая крутая тропинка, ведущая к последнему пристанищу Туситалы (Рассказчик (самоан.) — такое прозвище дали самоанцы Стивенсону.), — самоанцы и сейчас называют ее «Тропою любящих сердец»...

Когда проведешь четыре месяца в море — в чистоте полного одиночества и наглядишься на звезды, невольно приходишь к мысли, что надо быть безумцем, чтобы после всего этого вернуться во Францию.

Бернар Муатесье

А может, здесь, на Таити, был счастлив Поль Гоген? Перед тем как покинуть Францию, он оставил одному из друзей письмо: «Скоро собираюсь отбыть на Таити — маленький островок в Океании. Там можно жить, не думая о деньгах. Там я смогу забыть все плохое, что было в прошлом, и умереть, — и о смерти моей здесь никто не узнает. Там я буду рисовать все, что мне захочется, не заботясь ни о славе, ни о мнении других...» Но и Гогену пришлось покинуть Таити, не получив от мира ничего, кроме унижений. Сам же он хотел покоя, но нашел его на Маркизских островах, вдали от любимого Таити. И нашел навсегда...

Или, может, судьба оказалась более благосклонной к Алену Жербо — «человеку-парусу»? (Так во Французской Полинезии называют мореплавателей-одиночек.) Это он, красавчик Жербо, «денди двадцатых», сдувал мутную пену с самых престижных салонов Парижа и будоражил своими эскападами высокое общество... А потом всю оставшуюся жизнь мчался вдогонку за солнцем — на яхте «Огненный крест». Он метался в одиночку от одного полинезийского архипелага к другому, жил чем Бог пошлет, снискав себе прозвище «Побирушка» даже у радушных полинезийцев... И вдруг унесся на запад. Однако Жербо так и не догнал солнце — смерть настигла его на далеком Тиморе.

Но кто действительно не был счастливцем, так это Жак Брель — непримиримый антиконформист шестидесятых, «рыцарь печального шансона», уходивший в парижский дождь в извечно сером плаще с поднятым воротником... Он объявился на Таити в середине семидесятых — инкогнито. И скоро — и так же тайно — ушел прочь на черном паруснике, зловещем символе его неизлечимого недуга. Ушел умирать на Хива-Оа — тишайший островок в Маркизском архипелаге. Там его и похоронили — рядом с Гогеном, в семьдесят восьмом... И каждый год, в день смерти единственно любимого «попаа-фарани», (так таитяне называют французов) на могилу к нему приходят туземцы с гитарами и укулеле (полинезийский струнный музыкальный инструмент). Они усыпают ее яркими благоухающими цветами и поют его исполненную непроходящей грусти «Не покидай меня» и песни свои, которые любил петь Жак Брель. Туземцы и поныне повторяют на свой лад одну из его последних фраз: «Мы любим тебя так же, как ты любил нас...»

Счастье в конце концов отвернулось и от безудержного шкипера Алена Кола, верившего, что опасность и есть жизнь. Подобно своему тезке Жербо, Кола носился по архипелагам Южных морей на стремительном катамаране «Крылатый зверь»... До тех пор, пока однажды не сгинул где-то в неоглядной океанской шири — в том же роковом семьдесят восьмом году.

Поль-Эмиль Виктор... Тот самый, что «перепахал» Арктику с Антарктикой где под парусом, где на собаках, а где на своих двоих. Это он — тогда, в пятьдесят восьмом, ступив на землю Бора-Бора (остров в группе Подветренных островов — в архипелаге Общества), где в свое время так любил останавливаться Джеймс Кук, изрек сакраментальную фразу: «Все, дальше идти некуда!» — и остался там навсегда...