Волчонок с пятном на боку - страница 7

– Мамаша, а ма-ма-ша-а!

На секунду сгорбленная фигура застыла. Потом, покачав головой, словно не соглашаясь с чем-то, женщина продолжила перебирать содержимое ящика.

– Мамаш, я ж вас зову, – Степан подошёл вплотную.

Пожилая женщина повернулась. Из-под надвинутого на самые брови тёмно-серого платка на Степана уставились два слезящихся на холоде уголька. «Руки в синеву, кожа сильно обветренная. Точно бомжиха», – соображал Степан. Потом отметил, что выглядит женщина не так плохо. Зимой, в её положении. Да и дурного запаха нет. Значит, как-то она устроена.

– Вы что, новый хозяин палатки? – глядя в землю, она обреченно опустила пакет. – А я спросила разрешения у продавца. Он не против. Вы не думайте, я с разрешения. Вот только…

– Да нет, мамаш, – перебил Степан, – я просто прохожий. Купил овощей, а оказалось много, – неуклюже врал Степан, – вам не нужно? Я могу отдать. Обратно не возьмут.

Степану вдруг показалось, что она посмотрела на него слишком уж пристально, словно припоминая что-то важное. Деловито спросила:

– А овощи-то где, сынок? – наклонила голову, выглядывая сумку или пакет, но у Степана в руках была только толстая папка.

– Овощи, они… – Степан не знал, что ответить. Овощей не было, он только что решил купить их старухе, но застеснялся, и всё получалось нелепо и глупо. – Мать, я просто хочу их купить тебе. Да не ройся ты тут! – выпалил он.

Не дожидаясь ответа, шагнул к окошку палатки:

– Здрасьте. Родной, мне кило картошки, моркови грамм триста, пару луковиц. А, лимон дайте ещё и баночку лечо. Хлеба батон тоже, в целлофане который. Посвежее…

Женщина молча приняла продукты. Робко глянула внутрь пакета. Часто-часто утвердительно покачала головой, прижала пакет к груди. Сделав глубокий вдох, она снова хотела что-то сказать, но только сжала губы.

Со словами «ну вот и отлично» Степан развернулся и зашагал прочь.

На следующий день – в свой законный выходной – Степан отправился на «Ваньку». Через час хождений вдоль рядов он наконец на неё наткнулся. Вместе с другими стариками, торгующими всяким хламом, бабка стояла у самой остановки автобуса. На ящике были разложены с десяток картофелин и лимон, а на бумажке, в расщеплённой палочке, воткнутой между досок, аккуратно выведена цена.

– О, мамаша, здравствуйте! – поздоровался Степан. – Вы, я гляжу, коммерцией занимаетесь.

– И тебе не хворать, Стёпа. Дак лимон нельзя. Изжога замучает. А картошки многовато было. Вчера испекли чуток в мундирах. Остальное таскать тяжело, а хранить особо негде. Мышки – они всё найдут. Деньги нужны, вот в полцены продаю. А ты никак в область собрался?

Всё, что было сказано про лимон и картошку, Степан слушал вполуха. «Откуда она знает моё имя»? – единственное, о чём он думал в эту секунду.

– Что, Стёпа, так удивился? Откуда знаю, как звать тебя?

– Да… откуда знаете?

– Ещё на той неделе ты проходил тут, а вот вчера в сумерках не сразу признала. А я думаю – ты али не ты. Я Зинаида Викторовна. Не узнал меня, конечно? А я тебя ещё мальцом помню. Твоя соседка я. Ты во втором подъезде в четвёртой квартире жил на первом этаже, а я в третьем подъезде в первой квартире, тоже на первом. У нас получалась стена общая. Ты всё мячиком в стенку мне лупасил. Так с твоими бабушкой да мамкой и познакомилась. – Зинаида Викторовна улыбнулась, – Но отца твоего не помню.

– Бабзин, ты, что ли? – Степан от волнения присел на корточки.

– Я, я, Стёпа. Уж точно не святой дух пока ещё. Ты меня всегда Бабзиной и называл. А твоя родная бабулька-то – Валентина Ивановна, царствие ей небесное, всё гордилась тобой. Что студент ты в Новосибирске, или где там, был… Ты, я знаю, в историю попал. Валентина сама не своя ходила. Да, было от чего. Мамка-то твоя уехала. Так схоронили Валентину мы. А квартиру твою, Степа, продали сволочи какие-то. Весь подъезд о том говорил потом. Ну прости, прости меня, что говорю лишнее… Вижу, неприятно тебе всё это слушать. Я ж потом на улице видела тебя. Бездомным был ты. Пьяным тоже видела. Да, прости меня, сынок, побоялась подходить. Не знала, не чаяла, что ты за человек стал… после тюрьмы-то. А потом пропал куда? Грешным делом думала, сгинул бедолага. Видишь, как оно теперь вышло. На улице жить мой черёд настал. Наказание мне, наверное. За чёрствость и равнодушие…