Волчья песнь - страница 4

— Я сниму его первым выстрелом, — вызвалась Бранка. — Тут всего-то метров двести.

— Подождите… — Сашка укусил сгиб пальца. — Так. Дим, Дик, Маш. Обойдите-ка дорогу и кусты на той стороне. Полевая кухня на пустынной дороге — или верх кретинизма, или засада.

Трое исчезли в кустах совершенно бесшумно.

— Да они всегда как дураки поступают, — проворчал Мирко, — никакой засады тут нет.

— Нет так нет, — Горька сплюнул травинку, — а Сашка прав.

Минут пять прошли в полной тишине. Лёгкий вездеход с прицепом полевой кухни по-прежнему стоял на просёлке. Водитель сидел на передке, оставив попытки починить машину — похожий на угрюмую грузную обезьяну из древних времён Земли. Повар скрылся в прицепе. Спецназовец в чёрной форме встал на обочине, осматривая лес. Под левой лапой у него покачивался штурмовой карабин с выдвинутым прикладом, морды видно толком не было, но ребята ощущали отчётливо, как пристально и внимательно он смотрит.

Ничего не увидит, кроме зелени — полого поднимающийся луг и лес на холмах. Да и вряд ли он чего-то опасается на самом деле — тут давным-давно безопасно, то есть — безопасно вообще, абсолютно. Оглядывался джаго лишь по привычке…

…Ку-ку, ку-ку, ку-ку… ку-ку… ку-ку, ку-ку… ку-ку… ку-ку, ку-ку, ку-ку…

3-1-2-1-3. Собственно, вьюрку-кукушке[1], чей голос и образ жизни очень похожи на кукушку земную, не прикажешь куковать или заткнуться — обычно они кукуют подолгу без перерыва, но однажды Сашка слышал, как вьюрок ясно и отчётливо просигналил старой доброй азбукой Морзе: "Готов к приёму сообщения," — так что ни у кого не вызовет особого подозрения такой странный ритм. Любой решит, что это естественно. Если заранее не знает, что это сигнал.

— Хорошо, — Сашка кивнул Бранке. Та плавно и быстро вскинула винтовку к плечу, провела щекой по прикладу и на секунду застыла…

…Резкий гром винтовочного выстрела чёрной молнией расколол апрельскую благодать. Бранка резко опустила винтовку.

Спецназовец дёрнулся назад, одновременно выкидывая руки вперёд и опрокидываясь вбок. Водитель вскочил на капоте, перегнувшись в кабину за оружием, но с противоположной стороны коротко ударил пулемёт, и водитель грузно перевалился на сиденье.

Там оставался ещё третий, повар. Всё напряжённо ждали — сейчас он или выскочит на дорогу и начнёт отстреливаться… или будет отбиваться изнутри? Но было тихо. Совершенно тихо.

— Ждёт, мразь, — прошептал Олмер, поводя стволом автомата. — Сань, давай я подползу…

— Тихо, — прошипел Сашка. — Мирко, доберись туда и кончай его.

— Осторожней, Мирко, — сказала Бранка тихо. Мирко кивнул, сверкнул улыбкой и, пригнувшись, побежал в сторону через кусты; широкие книзу клёши тихонько шуршали по траве.

Опять стало тихо. Все продолжали ждать. Через минуту на дороге появился Мирко — он бежал со стороны вездехода. С другой стороны дороги появились Димка и Машка. Они шли, пригнувшись, далеко друг от друга. Дик, конечно, их прикрывал из кустов.

— Подкарауливает же, гад! — почти взвизгнул Олмер. — Шарахнуть по нему…

— Спокойно, малыш, — Сашка усмехнулся, — не забывай, что мы эту историю затеяли ради кухни, так зачем её-то калечить?

— Если там не человечина, — буркнул Олмер и тяжело вздохнул: — Пострелять не получится, да?..

…Распластываясь по стенке кухонного прицепа, Мирко добрался до двери. Он видел, что Димка остановился возле обочины, подняв к плечу свой "Тунор"[2]. Машка продолжала идти вперёд, держа УАК[3] наизготовку.

Дверь кухонного прицепа открылась. Мирко упал на колено, прицеливаясь.

— Не стреляйте! — раздался дрожащий вопль. — Я не солдат, я повар! Не стреляйте, я сдаюсь!

В голосе слышались характерные для перепуганного джаго визгливые, плачущие нотки. На верхнюю ступеньку откидной лестницы вышел, сутулясь, и вытягивая вперёд лапы, повар — он был на полторы головы выше самого рослого из нападавших. Нижняя челюсть джаго прыгала, по чёрным складчатым щекам текли мутные слёзы. Он покачнулся, но, почти упав, не осмелился опустить руки.

— Не стреляйте, — жалобно повторил повар. — Я никогда ни в кого не стрелял, я сдаюсь…

Голос его осекся. Он внезапно понял тёмным перепуганным разумом, что перед ним стоит существо, для которого уже давно нет понятия "сдаюсь". В юного человека, одетого в узкую крутку без рукавов и широкие кожаные клёши со шнуровкой, не было ни сожаления, ни сострадания, ни любопытства — ненависть и голод. Ноздри землянина раздувались, верхняя губа приподнялась — как у зверя.