Волгины - страница 29

— Ну, Волгарь, я готов. Где твои вещи? — шумно отдуваясь, спросил он.

Таня с любопытством и изумлением разглядывала Федора Кузьмича: он совсем не походил на тот образ героя, который нарисовало ее воображение. Обычное пожилое, морщинистое лицо, седоватые виски…

— Познакомься, Кузьмич. Это моя сестра, — сказал Виктор. — А это — папаша и мамаша.

— Так это вы вчера над городом бочки и петли делали? — смело спросила Таня.

Федор Кузьмич удивленно раскрыл глаза.

— Позвольте, какие бочки? Это он… Виктор… Я из-за него три килограмма весу потерял… Ей-богу…

Таня с недоумением посмотрела на брата. Виктор прыснул от смеха.

Федор Кузьмич тряс руку Прохора Матвеевича.

— Я был первым учителем вашего сына, папаша. И горжусь этим.

Таня изумленно разинула рот, смотрела то на Федора Кузьмича, то на Виктора. И вдруг лицо ее покраснело, глаза засверкали.

— Так это ты? — Она бросилась к брату, норовя поймать его за уши. — Бесстыдник! Папа, он обманул нас! Это он вчера летал над городом.

Виктор заливался детским безудержным смехом.

Александра Михайловна побледнела, опустила руки.

— Значит, и ты можешь эти самые… фигуры делать? Господи!..

— Могу, мама. Без этого летчику никак нельзя, — ответил Виктор.

Прохор Матвеевич радостно тряс сына за плечи.

— А ты знаешь, мне было даже обидно услыхать вчера, что ты так не можешь.

Провожать Виктора на вокзал собрались Прохор Матвеевич, Федор Кузьмич и Таня. В последнюю минуту все так развеселились, что даже Александра Михайловна, обнимая сына, забыла всплакнуть на прощанье. На щеках Виктора остались теплые следы от поцелуев, последние прикосновения ее рук.

— Летом приеду! Обязательно приеду, мама! — крикнул Виктор, сидя в машине и махая рукой. И все сразу потускнело вокруг него, отступило перед образом матери. И только последнее свидание с Валей все еще стояло в воображении, вызывая обиду и недоумение.

Уже в вагоне Прохор Матвеевич, целуя сына, спросил:

— К Танюшкиной свадьбе приедешь?

Виктор машинально ответил:

— Приеду.

— Ну, добре. Летай, но не головой в землю. Береги себя, — напутствовал Прохор Матвеевич и еще раз, не по-стариковски крепко, стиснул шею сына. — Гляди в оба… Понял?

Виктор поцеловал Федора Кузьмича, Таню. Она в вагоне несколько раз упомянула о Юрии, сказала, что он очень занят на службе и поэтому не мог приехать на вокзал.

«Она уже говорит о нем, как об очень близком человеке», — подумал Виктор.

Поезд тронулся. Виктор подошел к слезившемуся от дождя и мокрого снега окну, чтобы взглянуть на огни города. Он так любил смотреть на них, когда подъезжал к нему ночью. Огни плыли тогда навстречу поезду, как скопления желтых и голубых звезд. Теперь они были затянуты мглой непогожего вечера, удалялись и тускнели с каждым новым ударом колес о стыки рельсов. В сознании Виктора встал весь этот месяц, проведенный в кругу родных, друзей, знакомых.

Теперь все это было позади и вызывало только легкую грусть. Он еще раз вгляделся в туманные, ставшие совсем далекими и маленькими огни города.

В начале февраля Алексей Волгин уехал из Москвы в Н., город Западной Белоруссии, куда был назначен на новое железнодорожное строительство. Проводив мужа, Кето вернулась в Сухуми, чтобы оформить свой перевод.

С потеплевших гор только начинало тянуть прохладным запахом подснежников и распустившихся кизиловых почек, а внизу, по Черноморскому побережью, уже бушевала яркожелтая кипень цветущих мимоз.

Горная торопливая весна гремела по ущельям бурными потоками, а в долинах, где редко выпадал снег, бродили теплые, душные туманы, и когда солнце прорывалось сквозь их зыбкую пелену, тепличный, по-летнему пряный воздух дурманил голову.

Хороша пышная черноморская весна, но на этот раз Кето оставалась равнодушной к ее прелестям; она целиком была поглощена заботами о предстоящем переезде.

Кето быстро закончила сборы и уже через неделю выехала к мужу. Ей очень хотелось поскорее добраться до Н., но она не могла не заехать в Ростов к родным.

Она погостила у них два дня, а через четверо суток Алексей встретил жену.

Старый, обветшалый город лежал, укрытый снегом. Кривые улицы не всюду были замощены неровным булыжником; на фасадах частных лавочек, цирюлен и грязных кафе висели проржавленные вывески с еще сохранившимися польскими надписями. На перекрестках, у покривившихся фонарных столбов, стояли извозчики, точь-в-точь такие, как на картинках им старых дореволюционных журналов.