Волгины - страница 55
Мотоциклисты падали на его глазах, летели через головы, а за ними возникали другие, словно из земли вырастали…
— Ленту! Ленту! — то и дело кричал Дудников, и красный бугроватый лоб его с набухшими, как веревки, жилами покрывался крупными каплями пота.
Микола, молчаливый, бледный, подносил новые пулеметные цинки, и Дудников кричал на него, сверкая глазами:
— Живей поворачивайся! Живей! — хотя Микола поворачивался и без того быстро. — Вон, гляди, танк дымит! — крикнул Дудников. — Допрыгался, гад!
Микола прильнул к амбразуре, сказал, шевеля запекшимися губами:
— И верно, Иван, горыть. Оце здорово… Не иначе — наши подпалили…
Микола немного повеселел.
Иван вытер со лба пот.
— Может, и обойдется еще. Пошутковали германцы и хватит… А мы с тобой вгорячах и водицы с собой не захватили. Чем же мы пулемет поить будем?
— А я, может, достану, тут же колодец близко, — предложил вдруг Микола.
— Нет, брат, погоди, — остановил его Дудников, вновь приникая к амбразуре.
Два вражеских грузовика под прикрытием каменного сарая выгрузили целый взвод автоматчиков, и они, рассыпавшись по картофельному полю, двинулись на дзот, охватывая его с двух сторон.
— Идут, проклятые, — значит они не на шутку этот кондер заварили, — заключил Дудников. — Ну, брат Микола, теперь держись.
Он приложился к пулемету, деловито прищурил глаз, как заправский, уже много повоевавший старый вояка, дал длинную гремучую очередь.
— Ага… понюхали? — торжествующе крикнул он и опять застрочил.
Первая волна гитлеровцев, оставив на огороде серо-зеленые пятна трупов, растаяв на добрую половину, отхлынула. И едва Микола успел принести воды из колодца, как за первой волной налетчиков хлынула вторая.
Дудников отбил и эту волну.
Микола вкладывал в пулемет новую ленту.
В это время вокруг заставы многое изменилось и выглядело не совсем так, как это представлялось двум советским пулеметчикам, сидевшим в дзоте.
Солнце уже поднялось над дальней пущей, и лучи его нарядно разукрасили землю. Ветра не было. Пухлые комки разрывов низко плыли над землей, подолгу не рассеиваясь, румяные от солнца, как опавшие на зелень полей спелые яблоки. Все сверкало на солнце: мокрые листья кленов и лип, узенькая речушка, огибавшая усадьбу, уцелевшие черепичные крыши служб. По всюду гулял огонь: горело что-то в дальнем лесу, и пушистый дым поднимался к небу лисьим хвостом; пылали постройки заставы, горело село у опушки березовой рощи, скирды старой соломы, а над дорогами взвилось непроглядно пыльное облако от двигавшихся по ним все новых и новых лавин танков…
Большинство их обошло заставу, прорвалось в тыл. Бой разгорелся на укрепленных рубежах главной линии. Уже грохотали тяжелые орудия с советской стороны, где-то далеко, за заставой, и, точно смола кипела в огромном котле, бушевал пулеметный и автоматный шквал; уже мало что осталось от заставы, казарма была разрушена до самого фундамента и дымилась, — по ней враги стреляли из танковых орудий прямой наводкой; хозяйственные постройки и фруктовый сад тоже были смяты, деревья вывернуты с корнем, и по зрительной площадке, где вчера показывали фильм «Волга-Волга», проехал танк и на мелкие лучины расщепил скамьи и рухнувший навес; уже много пушек вместе с расчетами было раздавлено тяжелыми танками из разбойного подразделения Рорбаха. Но часть советских бойцов, выдержав вражеский напор, продолжала с неслыханным упорством защищать заставу. Сам лейтенант Чугунов лежал, тяжело раненный, в одном из пулеметных гнезд. Иван Дудников и Микола Хижняк ничего не знали об этом. Они сидели под прочной крышей дзота, в прохладных, пахнущих погребом сумерках, и отстреливались…
От смерти оберегала их надежная крепость этого мудрого сооружения, поднятого на самую верхушку холма. Дзот походил на маленький неприметный холмик, вросший в землю, как приземистый гриб. Сверху он порос мелким кустарником и пустым сочным пыреем. Над амбразурой, как седые брови над угрюмым глазом, колыхались пучки белой кашки.
После того как две волны автоматчиков были отброшены пулеметными очередями Дудникова, гитлеровцы решили проутюжить холм танком. Назойливый, упрямый пулемет все еще изредка выпускал очереди, и это приводило в ярость Густава Рорбаха. Произошла непредвиденная задержка. Лейтенант, прошедший со своими танками Бельгию, Францию и Голландию, готов был воспринять это как дурное предзнаменование…