Волки и вепри [СИ] - страница 11

— Кому теперь есть дело до поэтического языка?

— Ну, мне — есть дело, — уверил Хаген. И бросил Торкелю, нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу у дверей, — ступай, встретимся уже в хольде.

Потом учёный старик недвижимо сидел за столом в тревожном безмолвии, а Хаген побежал в ближайшую лавку, купил разной снеди да пузырь можжевеловки, вернулся в хижину, развёл огонь и принялся за стряпню. Старик, видя, как суетится гость, ожил, начал помогать. Под стеной ворочался и мычал в хмельном полусне его сын. Хаген резал лук боевым ножом — и слёзы жгли глаза. Хотя лук был ему нипочём. Но — вид учёного мужа, его корявая, хромая судьба поразили юношу в самое сердце. Доводилось ему читать труды Альварда Грассона, ещё дома, под Круглой Горой. И тогда же захотелось пожать руку этому мудрецу, сведущему в разных языках и делах старины. Думалось — Альвард Учёный живёт в почёте и блеске седин при дворе какого-нибудь конунга или заседает в городском совете, или, быть может, руководит скрипторием в ином монастыре. Не мог поверить, что такому человеку приходится ютиться в нищей норе, в вековых обносках, недоедая и коченея зимой. Да ещё и тревожиться за скверное отродье, жалкого недочеловека, что был хуже многих знакомых Хагену рабов!

Боги старые и новые — за что?

— Ты плачешь, мой учёный гость? — спросил Альвард.

— Лук, — ответил Хаген.

— Ты плачешь, мой учёный гость, — повторил Альвард, — плачешь обо мне.

Потом скворчала яичница, ломился ржаной хлеб, лилась акавита. Старец говорил, юноша слушал. Знал, что должен бы заниматься вовсе не тем, но не мог бросить легендарного знатока речей рода людского и прочих речей. Слушал, как Альвард нижет слова на нить века своего, и не мог успокоиться. Какие-то корчемные псы осмелились лаять на старца седого! За что? За сто марок и три эйрира? Имели право, но…

…Раньше Альвард Учёный действительно жил в достатке и почёте. Много ездил по миру, но осел здесь двадцать зим назад. Незадолго до войны коллингов с хеднингами. Старый весёлый Хорсе конунг привечал его, пока не помер. Злая хворь свела в могилу супругу Альварда, Тову-голубку. Только сын и остался. Грис. Избалованный непослушный поросёнок. Который вырос отнюдь не в вепря — так, в свинью. Потом настали и вовсе худые времена. Новому конунгу, Тивару Хорсесону, не было дела до всякой учёности — ему лишь бы днями напролёт гонять оленей по лесам. Его брат и воевода, Яльмар Молчун, тоже не имел нужды в словарях и сагах. Жизнь дорожала, пришлось продать хороший дом на главной улице и перебраться сюда, работать писарем: благо, неграмотных хватало. Зрение с годами не стало лучше, руки дрожали, пальцы не всегда могли удержать перо. Сыну отцова наука впрок не шла, и никакая наука не шла. Подрабатывал, где придётся, но спускал всё до последнего эйрира на девок да на пиво. Потом начал играть. Страстно. Запойно. Себе на погибель…

— Добро бы только себе, — не сдержался Хаген. — Подсвинка режут — брызги летят.

— Оно так, — пожал плечами Альвард, — но куда ж я его дену? Родная кровь.

— Я вхож к вашему альдеборгману Сельмунду, — без всякого хвастовства заметил Хаген. — Если нам будет удача в нашем деле, потребую от него, чтобы он взял тебя под крыло. Вас. Обоих. У него широкие крылья, хоть он и прибедняется.

— Так что же, — поднял кустистые брови Альвард, — правду говорят в городе, что нынче утром некие викинги заявились к Сельмунду во дворец? В хирд к нему нанялись? Или…

— Или, — сказал Хаген.

Альвард прищурился, как сытый кот, усмехнулся, забыв на миг печали:

— Думается мне, знаю, чем тебя благодарить. Давно уже Сельмунд искал отчаянных людей, что взялись бы упокоить мёртвое войско! Вы ведь тут за этим?

— Ты божественно проницателен, Альвард сын Граса, — нахмурился Хаген, предчувствуя добычу, — но что ты такое можешь мне поведать об этих мертвецах?

— О мертвецах — мало, — признался старик, — но, я думал, тебе и живые небезразличны.

— Воистину, — кивнул юноша. — С чего всё началось? И — когда именно?

— Слушай же, гость любопытный…

…Расстались учёный старик и молодой викинг примерно за час до полуночи. Сердечно обнялись, как добрые друзья. Хаген заметил: