Волки и вепри [СИ] - страница 14

Правда, недолго Яльмар Молчун сидел на престоле. Пару недель. Не все хирдманы оказались верны ему, а уж простой люд и вовсе рассвирепел, загудел лесным пожаром. Почуяв дым того пожара с явным запахом горелой плоти, Сельмунд затаился, пережидая народные волнения. Кто знает, удержался бы Яльмар на троне, но однажды его обнаружили мёртвым. Отравили накануне вечером. Чья рука подвесила гадюку над чашей этого Локи Коллинга[10]? Одни говорят, что сам Сельмунд приказал отравить короля, другие — что это была месть коны. Так или иначе, но Сельмунд освободил Хейдис из заточения, громко осудил братоубийцу Молчуна и провёл ряд показательных казней. Останки Яльмара и его людей зарыли на Ниданесе — песчаной косе к юго-западу от города. Тивара же погребли с почестями в кургане предков.

О, лучше бы их обоих сожгли, как подобает хоронить благородных витязей!

Сельмунд сын Сигмунда заключил сделку с Хейдис и городским советом: престол остаётся свободным до совершеннолетия Кольгрима Тиварсона, статная дочь Брокмара, всеобщая любимица, остаётся королевой и выходит за Сельмунда, которого назначают регинфостри наследника и хранителем государства. Предлагали ему и корону, и кольцо конунга, но тот отказался наотрез: мол, я невысокого рода, и не мне сидеть на троне Грима Первого!

(- Похвальная скромность, как сказал бы Орм Белый, — ехидно заметил Лейф).

А спустя пару месяцев, накануне праздника Соммаркема, туман с курганов впервые опустился на стольный град Гримсаль.

— Ха! — хмыкнул Бьярки на этот рассказ. — Откуда бы твоему старикашке всё это знать?

— Действительно, — согласился Лейф, — многовато свидетелей. Если так уж любили Тивара конунга, то нипочём не признали бы Сельмунда правителем. Ему бы не отмыться во всех сорока реках, истекающих из Хвергельмира[11], во всех потоках Нибельхейма!

— Стало быть, не шибко его и любили, этого короля-охотника, — рассудил Хродгар. — К тому же Сельмунд похож на человека, умеющего подчищать хвосты. Но с чего бы нам верить на слово твоему рассказчику, дружище Лемминг?

— Во-первых, — многозначительно загнул палец Хаген, — Альвард Учёный заслужил доверие своими учёными трудами в те дни, когда мы с вами сиську сосали. Во-вторых, я ему вполне верю — не разумом, но сердцем. А в-третьих, он тогда был писарем при дворе. Довольно близким к Сельмунду. Тот его и выгнал после известных событий. Четыре года назад.

— Просто выгнал? — поднял бровь Хродгар. — Оставил жить?

— Верно, сын Сигмунда не любит лишней крови, — пожал плечами Хаген, — и решил, что от Альварда, смешного учёного старикашки, не будет вреда. Кто ему поверит?

— Ну, допустим, это правда, — с неохотой признал хёвдинг. — Нам-то какой прок? Эта увлекательная сага не поясняет, почему братьям Хорсесонам не лежится в могилах.

— Ну почему же, — улыбнулся Хаген, — отчасти поясняет.

Хродгар, Лейф и Бьярки посмотрели на товарища, как на говорящую брюкву.

— То ли я дурак, — поскрёб под волосяным узлом на затылке Лейф, — то ли лыжи не едут…

— А я их сейчас салом смажу, — самодовольно усмехнулся Хаген. — Вы все, наверное, слышали легенду о вражде Ильвингов и Хундингов? Или «Прядь о Сёрли»? Или хокеландское сказание о Хагене, Хетеле и Хильде?

— Это там, где у старого конунга была красавица-дочь, — припомнил Лейф, — её полюбил один молодой герой, она тоже его полюбила, он её выкрал, отец отправился мстить за поруганную родовую честь, они встретились на каком-то острове, перебили кучу народу, сразили друг друга насмерть, а дочка оказалась ведьмой и воскресила оба войска? Вроде бы они каждый день сражаются, потом она их поднимает заклятием и всё по новой, и так до конца времён?

— О, сколь сведущи линсейцы в преданиях древности! — Хаген сделал вид, что плачет от умиления.

— Ну да, ну да, — покивал бритой головой Хродгар. — Поменяйте местами старого конунга на молодого королевича, а островок — на главную городскую площадь… Звучит безумно, но не бессмысленно. Презабавная выходит издёвка над Вельхаллем и эйнхерьями, теми воинами, что пали в битвах, избраны в светозарный чертог и проводят время в вечных битвах да пирах! Разве только — здесь нет пиров, одни битвы. Но — зачем? Зачем ей это?