Вольный каменщик - страница 34

О, дети, берегите и хольте свои яхточки! В них больше всамделишной истины, чем во всех хартиях вольностей!

— Братья, не просит ли кто-нибудь слова на пользу ложи и всего Братства каменщиков?

Неожиданно сам для себя просит слова брат Тэтэкин. Запинаясь языком за путаницу мыслей, он говорит:

— Невозможно терпеть, братья, такое положение, что, например, я читал, как молодой человек, я не помню фамилии, да это и не важно, братья, покончил с собой от безработицы и нужды. И ещё, братья, я сам знаю, например, профессора, умнейший человек, который может умереть с голоду. И таких очень много.

Дальше у него не выходит, и он замолкает.

— Дорогой брат, ваши чувства делают честь… Братьям известно… но что вы, собственно, конкретно предлагаете, дорогой брат Тэтэкин?

Егор Егорович оглядывается. Он видит лица, более удивлённые, чем сочувствующие. Зачем, собственно, он вылез? Сидел бы и молчал. Он долго ищет слова, но отвечает:

— Конкретно? Я не знаю, я только чувствую, что так нельзя. Я вот со своей стороны сейчас же готов, сколько могу…

И брат Тэтэкин, вытянув бумажник, извлекает из него записки, визитные карточки, деньги, потом сует все обратно — и не знает, как дальше поступить.

Сияющий лазурью и золотом агент страхового общества находит выход из положения:

— Братья, кружка вдовы обойдет колонны. Сегодня все, что будет собрано, мы отдадим в пользу безработных.

Пальцы тянутся к жилетным карманам. Егор Егорович в великом смущении комкает большую бумажку. Ему очень стыдно и не по себе. Бумажка не проходит в отверстие кружки вдовы, и собиратель милостыни приподымает крышку.

Сидящий неподалёку от Егора Егоровича комиссионер грамофонных пластинок шепчет на ухо почтённому аптекарю.

— Славный малый этот русский!

— Что вы говорите?

— Я говорю: он хоть и недалёкий, а малый славный. Э?

— Да, большой чудак!

И аптекарь, вторично сунув пальцы в карман жилета, вытаскивает и добавляет в кулак ещё два франка.

На задней скамье насупленные брови брата Жакмена. Он смотрит на затылок Егора Егоровича хмуро, задумчиво и не очень одобрительно. В его руке приготовлена обычная монета. В его голове старые, мудрые мысли. В его брови торчит прямой и круглый, как бревешко, седой волос — против ворса.

Километрах в пятидесяти от Парижа у Егора Егоровича был маленький участок земли, весьма благоразумно приобретённый в первые годы по приезде во Францию на вывезенные из России валютные бумажки. На участке был построен в кредит домик в четыре комнаты, и в течение ряда лет Егор Егорович с похвальной аккуратностью выплачивал — и выплатил его стоимость.

Домик был неблагоустроен и к зимней жизни неприспособлен, но летом семья Егора Егоровича переселялась сюда на месяц его отпуска, а иногда приезжали дня на три, когда праздничный День счастливым мостом соединялся с днем воскресным. Впрочем, Анна Пахомовна не проявляла большой склонности жить на даче, в местности безлесной, безречной и довольно малолюдной, где не было даже кинематографа.

В нынешнем году Егор Егорович взял отпуск рано — в мае месяце, и было решено, что он поедет в деревню один. Топить при надобности печурку и варить кофе — мудрость небольшая, а питаться, недорого и хорошо, можно было в приличном кабачке поблизости от хутора. Впрочем, при желании Егор Егорович справился бы с кулинарией и лично.

Он опасался, что проект такой его самостоятельной жизни встретит резкий отпор со стороны Анны Пахомовны. Оказалось, наоборот: Анна Пахомовна вполне одобрила его план одинокого весеннего отдыха, избавлявший и её от лишних семейных забот. У Анны Пахомовны, — кто бы мог думать! — завелся свой круг новых знакомств, и не только русских. С тех пор как Анна Пахомовна сделалась светлой блондинкой с яркими губами и короткими индефризаблями, — весь строй её жизни и её психологии переменился. Анна Пахомовна с тем же ужасным акцентом, но уже безо всякого стеснения, с лёгкостью и свободой пускала в оборот французские фразы. Стала легче её походка, мизинец правой руки оттопыривался с грацией, и на благотворительном балу волжского землячества Анна Пахомовна, на глазах остолбеневшего от ужаса Егора Егоровича, протанцевала фокстрот и ещё какой-то танец, отвалившись верхней частью сорокалетнего корпуса от привалившегося к нижней Анри Ришара, с некоторого времени ближайшего друга семейства Тетёхиных.