Вольный каменщик - страница 36

Ночью небо зацветало звёздами — и Хирам-посвящённый читал по ходу светил и планет судьбу больших людей и маленьких царств. Он бродил среди звёзд, как по млечной аллее знакомого сада среди двенадцати цветочных зарослей. То, что вверху, как то, что внизу, единообразно создано по мысли Единого, придуманного человеком ради удобства и упрощения мысли. Создатель преклоняется перед своим созданием, — как поэт слушает звуки лиры, считая их божественными. А так как нет ни начала, ни конца, ни рождения из ничего, ни ухода в ничто, и так как в вечном беге от истины к новой истине нет истины последней, — то мысль человека и чувство человека подобны прорастающему зерну, совершенному растению и новому зерну, падающему в ту же землю, чтобы прорасти вновь и завершить круг вечного постижения.

Вот каков был Хирам дремавшего Егора Егоровича, а в сердечко глухой ставни пламенеющим мечом врывался лунный свет и сияющим пятном пробуравливал стену. Подобного не бывало раньше: жизнь была, конечно, довольно удобной, но не была сказочной. Дела-делишки, годы прибывали, волосы седели, — а зачем все это? И вот вошло в жизнь новое, заманчивое, а кругом, в сущности, не бушующий океан, как стараются описывать нашу жизнь, а, правильнее сказать, томительное топкое болото. Мастер Хирам приходит из иного мира — настоящий учитель мудрости и созидатель неизречённой красоты. Откуда берутся в голове мысли, откуда рождаются картины, нигде не описанные? Никак этого не объяснишь.

Хирам-мудрый, Хирам-знающий, Хирам-всегда-творящий вышел с посохом из Тирской земли и пришёл в землю довольно-таки противного царька Соломона, в те дни собравшего много кусков золота и меди, согнавшего в одно место стада мирных животных и толпы таких же людей, легко подчинявшихся окрику погонщиков. Никаких тогда городов настоящих ещё не было, а пришёл Хирам через пустыню, запылился, устал, одежда измятая… Первым делом — выспался, а утречком омылся самой холодной водой и надел какой-нибудь там хитон египетского пурпура, — и только тогда к Соломону. Соломон толстый, губа отвислая. Соломон его повел к морю и показал груды дерева, пригнанные с Ливана по волнам, кедры, кипарисы, сандальные деревья. Какие такие сандальные деревья? Какие-нибудь особенные. Все это показал Хираму, потом золото где-нибудь в сокровищницах, может быть, в подземельях. Все это показывает Хираму, и Хирам ему говорит: «Я тебе построю, царь Соломон, такой Храм, равного которому нет и не было на свете. Равного какому нету. Храм хоть не вечный, потому что вечного ничего нет; но такой Храм, что память о нем останется вечно». Вот сейчас, например, все-таки помнят, что такой Храм был, Храм Соломонов, хотя, собственно, строил-то его не Соломон, а этот самый белокурый красавец, Хирам. Он был блондин, пришёл из лесов, а все остальные чёрные. «Я тебе построю Храм» — и веками и в веках… но сам-то не вечный. И действительно, все время разрушается! Пожалуй, уж часов одиннадцать, а в семь часов непременнейшим образом встать и поливать грядки, грядку за грядкой, все грядки в порядке… До чего же в деревне хорошо, чего там в городе построишь, Соломоново вечно не вечно, но время бесконечно… Бесконечность — пойми, а понять, все хочется, хочется — не можется, — и мирно и сладко засыпает Егор Егорович, плывя в утлом судёнышке по озеру улыбок, наподобие какому бы то ни было на свете корабли-ку, н-да-а, это уди-ви-тельно…

Утро прекрасное, утро солнечное, утро счастливого человека, утро познающего Природу! В крайне легкомысленном для служащего крупной французской фирмы костюме Егор Егорович стоял на крылечке собственного дома и улыбался миру собственных ощущений. Весенние цветы протирали глаза, роняя пыльцу жёлтых ресниц. Любовь настойчивая упорно преследовала любовь робкую. Гудела струна, натянутая между Границами мира. Солнце уверенно подымалось к зениту, гоня утреннюю прохладу. Природа заманчиво перелистывала страницы ей одной ведомой книги, ждала учеников, нуждающихся в лучшей наставнице мудрости, чтобы открыть им все, доступное степени их посвящения.