Вольный каменщик - страница 63

Вот что сказал учитель:

— Свет проникнет в тебя через три грани души и озарит семь ступеней твоего существа; и в этом едином отразится тебе Единое;

— и вот земля раскроет свою глубину, и ты увидишь то, что есть зло;

— тогда ты ужаснешься безмерно, и камни под твоими ногами уподобятся морской пучине, и ты умрёшь в отчаянии и снова восстанешь, ибо узнаешь, что ужас твой не был совершенным.

Тогда ученик сказал:

— Мне страшно, Мудрейший, но я готов. Эдмонд Жакмен набивает и закуривает трубку, её концы удлиняются, буравят стены и уходят в беспредельность, где не встретятся. Дым, выкатив пронзённым посредине шаром, образует замкнутый круг над седой головой. Так бесконечна наша мысль и так ограничена в самой себе область, подвластная разуму.

В каминной трубе, упёршись костлявыми коленами в одну стенку, рожки воткнув в другую, уныло посвистывает черт средней величины и невысокого чина; так он сидит уже много лет, в глубоком пессимизме опустив мочалкой чёрный от сажи хвост. Давно известно и ему, и начальству, что этого вольного каменщика им не заполучить в подвальный этаж астрального плана; и не потому, что он рыцарь Розы и Креста, а потому, что он не склонен к политике. С другими просто: выставить его кандидатуру в Палату, поманить адвокатским барышом или Ленточкой почётного легиона, — и скоро ногами вверх, а вниз козлиной бородкой перевернется потухшая пентаграма, хлюпочкой заболтается язык и чешуйками сползет непрочная посвящённость. Ещё дудит попугай конфетные словечки на «d»: droit, devoir, discipline, democratie[89], ещё бьет себя в грудь лицемер, тараща честнейшие глазки, — но уже с натугой волочит волоком черт на погост его подмоченную добродетель.

Не таков Эдмонд Жакмен, не запятнавший чертёжной доски даже проектом доходного дома. И напрасно в его каминной трубе сохнет на сквозняке блюститель порядка.

Вот что сказал учитель:

— Не страшись смерти — она не властна над посвящённым. Три силы вознесут тебя на ту высоту, которая доступна твоему сердцу, и там ты узнаешь, что ты жив, и начнёшь шириться в своём объёме, и будешь, как мир, и мир будет в твоём теле;

— лишь тогда ты будешь видеть не то, что видят твои глаза, и слышать не то, что слышат уши, но лишь к чему через них коснется твоя душа, рождённая в Свете.

С горы на салазках, с мудрейшего носа сползло стеклянное седло. Из большого грузного тела жизнь не вылетает лёгкой пташкой; выходя с развалкой и разминкой, она мнет и тревожит усталую плоть. Она борется с упрямым и сильным духом, жаждущим новых постижений. Она напрасно убеждает его: зачем тебе Знание, рыцарь без страха и упрёка? Summum sapientiae doloris summum[90].

За долгий путь жизненный и стаж посвящённости Эдмонд Жакмен прошел все семь этапов скитаний вольного каменщика: восторг, сомнение, равнодушие, отрицание, новая вера, знание, исповедание. В ученичестве был пламенным; в товариществе отклонял в стороны символический шаг, соблазнился чистыми линиями разума, искривил лицо усмешкой; в мастерстве шёл путём обычным и едва не оступился в профанство, сочтя свой, путь завершённым. Мог бы, как многие другие, принять за найденное Слово маленькую пробную истину — и добавить к домашнему благополучию тот клуб порядочных людей, которым для многих стала ложа.

Эти люди входят с ленивым удовольствием в дружеский привычный уют. Им не отсечь небрежным движением руки высокую мысль от животных устремлений, не почерпнуть новых глубин в сиянии лучезарной Дельты. Их левая рука небрежно держит резец, правая не направляет удара. Мохом житейского порос для них кубический камень, на их чертёжной доске написан только счёт земных благ и барышей. Люди маленькой найденной истины, они спят с открытыми глазами, заменив уютной благорасположенностью тоску по в веках утраченному Слову. И не может быть творческого жара в сердце, сросшемся с бумажником в боковом кармане.

Но не заблудился Эдмонд Жакмен на путях царственного искусства. В дни войны он потерял разом жену и сына; сын был убит, жена похищена испанской болезнью — и он стал одиноким. В памяти остался только голос женщины, делившей с ним жизнь, да детская песня, которой он учил сына, — только самое давнее. Теперь домом стала для него мастерская вольных каменщиков, семьей — мировое Братство. Крест страдания расцвел Розой, надежды и творческой любви. И вот — грудь отверстая, и Пеликан кормит птенцов кровью незаживающей раны. Опять — бесконечный путь исканий, и неверно, что Слово найдено в хитрых толкованиях четырёх букв, в проповеди Назорея, в обновлении Природы огнём.