Володька-Освод - страница 13
…Самая середина — хоть глаз выколи — ночной теми, порывистый, холодный ветер над водой, сердитая волна, бьющая в вибрирующую скулу глиссера; тяжеленные, мокрые сети; бешено извивающиеся в руках, скользкие сильные рыбины; пляшущий под ногами решетчатый пол — того и гляди сыграешь за борт, а там и двинет по темечку навернувшимся килем, и поминай как звали Владимира Васильевича и его многотрудную жизнишку.
И все время по сторонам, по сторонам только и зыркай, только и поглядывай, только и послушивай — не застучит ли где (вроде бы за островом, а кажется, что возле задыхающегося от нервной трясучки сердца) прерывистый кашель рыбнадзоровского катера, не вспыхнет ли посреди туманной, ночной воды кинжальный зрачок прожектора, нацеленного в самую середину Володькиного страха!
А дальше? А дальше не лучше. Свинцовые мешки с рыбой; задыхаясь, грузит их Володька в кузов бортового «ЗИЛка», с кряхтением переваливая через высоченный борт. Шурьяк в стороне, у дороги, на шухере: где там обэхээсники, — спят ли, не спят ли? И настороженные Володькины уши только и ждут длинного заливистого свиста — сигнала смертельной опасности.
Ну, а в дороге? Каждая встречная фара режет серпом по мошонке — иначе, ей-богу, не скажешь, — такой нечеловеческий страх подымается к горлу от самого низа захолодевшего живота. Да что там фара? — каждая низкая звезда кажется лучом милицейского мотоцикла: ну вот и нарвались, ну вот и приехали! Покуда доберешься до места, весь изойдешь липкой, соленой слюной. Рубашку к концу дороги хоть выжимай. А результат всех этих жутких трудов и страхов?
Володька сплюнул с горечью. Хорошо, если сотни три за ночь очистится. Это дай бог, это еще спасибо судьбе за богатый подарок, а то ведь по пути уходит больше, чем приходит. И тому дай, и этому дай, и подмажь, и поделись, — и каждый встречный-поперечный сует прямиком в Володькин карман загребущую лапу. Чего, мол, там, ты еще сколько хочешь добудешь. Сазана в Акдарье невидимо, немеряно, весь твой, на сто лет хватит, и еще детям достанется! А что останется? То и останется, что Володька сегодня, сейчас возьмет. И вот именно с этого, с кровного, тяжелым трудом и риском заработанного, все и норовят снять жирные пенки.
Да разве можно сравнить Володькины заработки с лотерейными удачами какой-то там рыжей стервы?! И никакой рыбнадзор, и никакое ГАИ, и никакой ОБХСС к ней сроду не прискребется — откуда, мол, чего взято и на какие шиши куплено? Где там. Коснись чего, она сама с них при случае слупит. А что? — те же мужики, из того же мяса сделанные, где им устоять? Да если еще и на дармовщинку, так за уши не отдерешь!
Володька хмыкнул. Он и сам недавно погорел с этой Нелькой. Закосевший был сильно, случайно набрел на подлючку, ну и не удержалась возжаждавшая душа.
Володька сладко прижмурился. Куда там Люське до ней. Против Нельки жена чистая колода. С Нелькой на постельке понежиться все одно, что в раю побывать. Не зря «бабки» берет.
Хорошо, что был при себе тогда у Володьки только четвертак. После Нельки денег, известное дело, и на трамвай не остается. Уж и грызла его потом рыжая крыса, уж и допекала, все никак не верила, что приволок ее Володька в свою осводовскую берлогу на всю ночь, имея в кармане такую малость. Уж и злилась она. Правда, Володька отдарился утром копченкой, упаковал пяток янтарных, прозрачных от жира сазанов. Это ведь, считай, по червонцу штука, вот оно полсотни и тянет, но Нелька все осталась недовольна, привыкла, проклятущая, к живым деньгам, так что уже ни во что не ставила никакие замены.
Володька усмехнулся. Ничего, возьмешь и рыбкой: там же, в своем кабаке, и пустите ее с Катькой-завзалом по четвертаку штука. Да нарезью оно еще и дороже потянет. Клиент дурак — после пол-литра и селедку за осетра сожрет!
…Во двор на сумасшедшей скорости влетела машина.
— Братан, все в порядке! — заорал шурьяк. — Мое слово — слово!
И Сашка засигналил на всю Акдарью.
— Принимай гостей!
Перебивая Сашкины крики, из машины послышался женский смех и повизгивание.
Гу-дим-м-мм! Бал-де-ем!
Нынешним летом Ивану Сергеевичу Никитину ударило двадцать три года.