Волшебная скрипка - страница 3

— Мамочка, мы как раз и шли домой. Это же было по дороге, — уверял Генек.

— Не дай бог, отец увидит твои царапины. Разве тебе не будет стыдно, когда накажут розгами?

Но отец ничего не заметил, — он спешно уехал в какое-то имение принимать роды, а мама своих сыночков не выдала. Она села за рояль и показала им как следует играть легато и стаккато.

Генек с поцарапанной щекой упорно смотрел на клавиатуру.

— Что это ты так смотришь на клавиши?

— Хотел бы я эти легато и стаккато сыграть на скрипке!… — сказал мальчик, тихо вздохнув.

Отель «Польский» стоял на улице Длугой, недалеко от Беляньской и Арсенала. Здесь было совершенно иначе, нежели в Люблине. Улица была заполнена тяжелыми телегами; иногда проезжали легкие брички с ливрейными лакеями на запятках; на тротуарах толпы пешеходов спешили в разные стороны. Одни шли в сторону Медовой, к костелу Капуцинов, другие наоборот — на Пшеязд. Почти напротив гостиницы стоял дворец «Под четырьмя ветрами» и дом «На трубах». Шарманщики с утра до вечера выводили на своих шарманках хриплые мелодии. Ремесленники-словаки, нагруженные своим нехитрим инструментом, проволокой и жестью, выкрикивали: «кому горшки оплетать», «кому горшки»…; по дворам ходили бродячие акробаты, старьевщики-евреи кричали: «торгую, торгую»…

Только смотреть и слушать. Тишины здесь не найдешь. Все в постоянном движении. У доктора Тадеуша Венявского в Варшаве много друзей; в большинстве случаев это солдаты 1831 года. Приятно встретиться со старыми однокашниками и дружески поболтать с ними. Каждый из ветеранов — политик, что надо. У каждого под зеленым сюртуком бьется горячее сердце мечтателя.

Штабслекарь четвертого пехотного полка сидит в ресторанчике при гостинице за стаканчиком пунша и слушает доверительные признания и воспоминания однополчан. Распрашивает:

— Скажи, дружище, где теперь майор Пелунович? Что поделывает Венглиньский? Ах, что за прекрасный человек был капитан Домагальский. А где теперь полковник Оборский? Столько хороших друзей!…

У доктора Венявского чувствуется военная жилка; слова звучат отрывисто, будто приказания. На момент он задумывается и мягче, почти со слезами на глазах, добавляет:

— Или вот эти веселые ребята, помните их?… Капитан Воловский, поручики Смоденьский, Седлецкий, Киселевский… Кое-кто с Запада шепнул им, что генерал Гелгуд все еще думает о нашем полку…

— А по какому делу вы, доктор, приехали в нашу Варшаву? — интересуется собеседник.

— Взгляните-ка на этого мальчугана. Сынок мой Генрик. Привез его показать скрипачу Панофке. Пусть посоветует, как с ним дальше быть.

— Вы хотите сделать сына музыкантом?

— Моя жена утверждает, что он… феномен… — снижает голос доктор, чтобы не услышал Генек.

— Ну, что ж! Как говорится, дай боже… Выпьем-ка полбутылочки бургундского, или нет, лучше каштелянского медку. Такое дело следует вспрыснуть.

Штабслекарь хлопком ладоней призывает слугу:

— Бутылку каштелянского!

Мальчик сидит рядом с отцом и, хотя в зале много интересного, ему хочется выйти на улицу. Правда, ресторан его мало занимает. Оленьи рога и головы диких кабанов, развешанные на стенах, его не интересуют. На слуг, бегом разносящих ароматные сковороды с жареными рыжиками, смотреть не хочется.

— Как же вы поживаете здесь, в Варшаве? — спрашивает доктор.

— А так: ходим в театр, играем в кегли да биллиард, ну и… сидим, как улитки в раковине; дома хлопот довольно, то болезнь, то какое-нибудь судебное дело. Если бы не эти завтраки, да великолепные колдуны [1], то совсем бы заскучали…

— Ha гурмана-то ты не очень похож?!

— Потому, что я худой и длинный как столб? — спрашивает с грустью собеседник.

— У нас в Люблине гурманы такие толстые, что вынуждены возить брюхо на тачке, а на шее у них складки в несколько этажей. Я им прописываю разные травы — ничего не помогает. Таким даже Карлсбад не поможет.

— Это что, наверное, какие нибудь графы?

— Ничего подобного. У меня есть пациент из таких толстяков. Он очень забавно выглядит рядом со своей женой, она тоже, туша — тушей. Они не очень еще старые, однако заплыли жиром…

На блестящем подносе, покрытом белой салфеткой, подали мед. Два бокала из чешского стекла с красными ободками мигом наполнились золотистой жидкостью.