Волшебники парижской моды - страница 24

В тот день, когда Леруа придумал для Жозефины очаровательную накидку, выкроив ее из кашемировой шали, он одним взмахом ножниц перевел себя из категории торговца модными товарами в ранг кутюрье. Благодаря деловой хватке он расширил поле деятельности, включив торговлю всеми туалетными принадлежностями, перчатками, шляпами, чулками, бельем, мехами, цветами, перьями, духами. Послушный инструмент однодневной политики, он ловко объединял собственные интересы с патриотизмом, покупая продукцию только у французских производителей: шелковые и велюровые ткани – у лионских фабрикантов, тюль и кружева – в Валансе, кашемир – у мануфактуры Терно.

А Жозефина? Хранила ли она что-нибудь в секрете от своего кутюрье? Кажется, Леруа загодя узнавал обо всех намерениях Бонапарта. Коронация стала бы грандиозной задачей для его творческой мысли, и он уже создавал в воображении туалеты для этой церемонии, ожидая, что лавры коснутся его чела одновременно с тем, как будет провозглашен новый правитель Франции. Увы, мечты рассеялись, и будущий император поручил художнику Изабе[69], ученику Давида, нарисовать эскизы к коронационным костюмам. Потребовалось все обаяние Жозефины, чтобы вырвать у жестоко оскорбленного Леруа обещание сшить парадные платья по эскизам Изабе. Эти изделия, тем не менее, еще раз доказали гениальность Леруа как кутюрье. Изабе задумал их в сдержанных линиях, отвечающих непреложной строгости ритуала. Леруа вдохнул в них грацию, утонченное изящество, женственность. Атласные ткани нежных оттенков мерцали на свету, теплые тона расшитых золотом, струящихся складками бархатных шлейфов добавляли великолепия всей церемонии.

Карикатура на моду эпохи романтизма, 1820-е гг.

Постановщик и распорядитель коронации, Давид на протяжении многих недель придумывал, как разместить всех участников церемонии, сначала манипулируя картонными фигурками, затем репетируя со всеми действующими лицами. Наконец, настал день, когда Наполеон, окруженный своей корсиканской родней и двором, состоящим из выскочек и авантюристок, ставших по его желанию новой аристократией, водрузил на голову корону, которую, по его выражению, «подобрал с земли». Уникальная минута рождения новой моды стиля ампир, наполеоновского стиля, навсегда запечатлена на картине Давида «Коронация Наполеона». Грандиозной церемонии – грандиозный счет: затраченные суммы навсегда сохранились в бухгалтерской книге Леруа.

Теперь кутюрье достиг вершины славы; ему все позволено, ни одна знатная дама не осмеливается противиться его законам. Придумывая новые силуэты, он полагается на свою интуицию, изобретает, очаровывает, заставляет, из ничего создает шедевры. Послушаем, что рассказывает графиня д’Абрантес об одном платье своей приятельницы, одевавшейся у Леруа: «…нижняя часть платья из белого атласа тоже сделана Леруа. Верхняя часть сшита из белого тюля с окантовкой из белого шелка, гладкого и блестящего. Вышивка представляет собой гирлянды мирты с маленькими стреловидными листочками и такими же завитками, и все это выполнено белым по белому. Вышивка поднимается, сужаясь, и на уровне талии исчезает совсем. Рукава не слишком узкие и не слишком пышные. Что касается талии, она в то время была не слишком завышена. А низ платья отделан гирляндами голубых и белых гиацинтов. Большой букет гиацинтов, приколотый к платью, дополняет и придает чувство законченности всему туалету – все отдельные части его могли бы существовать и сами по себе». Легко представить себе, какой восторг вызвало такое великолепие!

Впрочем, модные газеты и журналы предназначались для дам высшего общества, среди них было много читательниц и подписчиц этих изданий. В течение недолгого времени публикации о моде оставались независимыми от общественного мнения и могли позволить себе критику в адрес знаменитых мастеров – создателей одежды.

Модные издания критиковали также подъем социального статуса портных: «Месье портные презирают теперь швейное ремесло и отныне заняты только тем, что сами называют рисованием одежды». В самом деле, портные стали называть себя художниками и утверждали, что одежда должна служить до тех пор, пока не сносятся две пары обуви, причем каждой паре срок отпускался не больше месяца. Если заказчик приносит в ателье свою ткань, портные возмущались: «Я привык работать только со своим материалом!»