Воля вольная - страница 8
Машина поднималась все выше и выше, и тундра и море открывались во все стороны. Было солнечно, море огромно синело за горизонтом и казалось теплым.
Не хотелось уезжать из этих мест, будь его воля, не поехал бы, даже в отставку подписался бы по здоровью. Но… в последние два-три года – черт его знает, как и вышло-то, Семихватский все со своими барыгами, – Тихий поднял прилично денег. Бизнес в районе пошел… то там то сям нужна была его поддержка… он, правда, и знать про нее особо не знал, и сам никуда не лез: всем рулил зам по оперативной работе капитан Семихватский. Вертелся и крышевал коммерсантов, давил непокорных. Тихий посмотрел на Гнидюка. Тот немедленно улыбнулся в ответ, так неприкрыто льстиво, что неприятно стало. Этого тоже не просто так сюда засунули. Со служебными квартирами химичил в области. Своих же товарищей обирал…
– Тормознемся покушать, Александр Михалыч? У меня жена собрала… – Гнидюк кивнул на большую сумку на заднем сиденье.
Тихий продолжал думать о нем и, видно, с каким-то особенным интересом смотрел. Потом очнулся.
– Это можно. – До прииска оставалось пять километров, и он сам думал тяпнуть для храбрости. – Сейчас к Столбам поднимемся.
Дорога выровнялась и пошла вдоль склона. Теперь море синело слева сквозь невысокие деревья. В сизой дымке чуть-чуть. Александр Михайлович, засмотревшись, чуть не проехал поворот. Затормозил, стал сдавать назад и увидел, что съезд на поляну под высокой скалой, где всегда выпивали, завален упавшей листвяшкой. Он заглушил мотор, улыбнулся чему-то и тяжело полез из машины. Гнидюк тоже выбрался и сунулся на заднее сиденье за своей сумкой.
Александр Михалыч видел, что нагловато поперек оставляет машину, да и опасно – скальный поворот недалеко, но тут же и бросил эту мысль: по этой дороге ездили раз в неделю. Он потянулся, разминая затекшие плечи и ляжки. Почему-то хотелось показать Гнидюку, что он тут вполне хозяин и никого особенно не стесняется, может и машину, как ему нравится, оставить, но соображение это было случайное, не особенно Тихому свойственное. Щурясь на море и солнце, он думал о своей подруге, почти жене, что она совсем уже рядом и что ей нравилось, когда он бывал слегка выпивши. И ему тоже нравилось, когда он бывал с ней слегка выпивши.
Тихий открыл дверцу багажника и, сняв китель и галстук, прямо на белую рубашку надел ватник. Прихватил на одну пуговицу на пузе и достал из кармана граненый стакан. С таким спокойным и серьезным лицом достал, как будто во всех ватниках в правом кармане обязательно есть стакан.
– Чего ты там? – Тихий снисходительно наблюдал за Гнидюком, который в одной руке держал тяжелую сумку с продуктами, а другой пытался вытащить какой-то неловкий чехол с заднего сиденья. Из чехла вылезли алюминиевые трубки и встали враспор.
– Стол со стульями взял… – кряхтел, беспомощно озираясь, Гнидюк.
– Да ладно… Вон другую фуфайку бери…
– Ну, – обрадовался майор, бросил чехол и стал обходить машину. – Где сядем, Александр Михайлович?
Тихий с Гнидюком не раз уже выпивали, но все в компаниях, и теперь подполковник ясно видел, что Гнидюк в этом вопросе так себе. Может, и не запойный, но слегка уже алкаш. Сейчас ему так хотелось выпить, что ничего вокруг не видел. Это было неправильно. Васька Семихватский, тот бы картину выдержал – полежал, на небо, на тундру поглядел бы, на начальника своего глянул, как на отца родного… Тихий раскинул на сухую траву длиннополый караульный тулуп, много лет служащий для таких целей, улегся на край, подперев локтем толстую щеку, наблюдал, как майор раскладывал закусь.
Анатолий Семенович разлил водку. Накрыто было не по-поселковому. Все завернуто в фольгу – какие-то совсем маленькие румяные пирожки, чим-ча корейская, огурцы малосольные, гребешок под майонезом, ни привычной жареной или копченой рыбы, ни мяса вареного, – рукастая, видать, баба, аккуратная, подумал Тихий про жену майора, а на самом деле про Машу, что Маша готовит лучше. И взялся за свой стакан, налитый до половины. Это была его доза.
– Ну, давай!
Тихий неторопливо, с удовольствием выпил, как пьют воду в жару, выдохнул неспешно и прислушался к себе. Он вообще не понимал, как люди могут пить рюмками – не слышно же ничего. Вот сейчас он отлично все ощущал: и как она падала полновесным водопадом, и как теперь уверенно поднимается вместе с теплом и настроением. Он снисходительно и даже с жалостью посмотрел на Гнидюка, жующего полным ртом.