Вопросы [СИ] - страница 14
— У меня больше знаний и опыта, — заметил Сасори. — Кроме того, я объективно хитрее и куда в меньшей степени стеснён рамками, являясь нукенином.
— Успокоил, — буркнула Анко. — Хотя, — добавила она осторожно, — как бы это убого ни звучало, проиграть тебе мне ничуть не зазорно. А может, просто рефлекс не замечать именно эти проигрыши, — она невесело усмехнулась, обхватив себя поверх его рук. — Когда в первую нашу ночь пришла, чтобы убить тебя, а в итоге подсела на близость с тобой. Когда позволила вырезать на себе твоё клеймо — уже дважды. Когда с готовностью приняла из твоих рук Амортенцию. Когда опять после десяти лет завязки закурила и сходила с ума последние полгода… Да вот даже сейчас стою тут и ною о какой-то херне, будто нежная химе…
— Это не херня, — Сасори коротко поцеловал её плечо, сжал крепче руки. — Это чувства, Анко, и они есть у каждого. Правильно говорить о них с тем, кому веришь.
— Ага, — слабо откликнулась Анко, мелко подрагивая, вновь на краю падения в пропасть. Она действительно сломана, искажён верный шаблон мировосприятия, если сама признаёт незазорность проигрыша нукенину, если дрожит в его руках и соглашается, что верит. Что за польза теперь от неё Конохе?..
Она не дёрнулась, когда Сасори поднял её на руки и перенёс на кровать, аккуратно уложил на слабо пахнущее чем-то пряным одеяло и лёг рядом, вновь обнял, устроив её голову у себя на плече. Они долго молчали, и Анко никак не могла взять в толк, почему. Как и то, зачем Сасори делает это — обнимает её, легко поглаживая плечо, вместо того, чтобы трахнуть или выставить за дверь.
Молчание тянулось. И вдруг он тихо заговорил:
— Когда я был ребёнком, мои родители погибли на миссии. Бабушка долгое время не говорила мне этого, но в конце концов я догадался, узнал. Мне сложно сейчас описать эмоции, которые испытывал тогда, потому что годами пытался вымарать их из сердца. Я научился у бабушки создавать марионетки и нашёл в этом забвение — творчество успокаивает меня, расслабляет тугую пружину внутри.
Молча слушая его, Анко медленно расслаблялась под уютными прикосновениями. Пришло воспоминание, каким умиротворённым было лицо Сасори в моменты творческого процесса.
— Я сделал себе марионетки, копирующие родителей, — продолжил Сасори, неспешно, почти механически водя подушечками пальцев по её плечу. — Хотел вновь почувствовать их тепло — потерпел провал, конечно же, ведь это были всего лишь куски дерева, начинённые железом, с пустыми стеклянными глазами. Тогда я принял решение, что раз родителей не вернуть, лучше самому стать таким, как те куклы — смертоносным оружием, внешне напоминающим человека. Я долго просчитывал, как лучше сделать это, тренировался, оттачивал мастерство — готовился. Нападая на Третьего, я держал в голове единственную мысль: если готов — получится, если после стольких лет всё ещё нет — не имеет смысла продолжать пытаться и жить. Но я победил и ушёл из деревни, прихватив с собой некоторые её секреты и достоинство. Это обеспечило мне место в Акацуки, и я ничуть не жалею, что принял приглашение. В организации я встретил действительно интересных людей, открыл для себя новые грани жизни и многому научился. Именно Акацуки сделала меня шпионом, — он замолчал ненадолго. — Она же убедила меня остаться человеком. Если точнее, одна куноичи с такой же раной на сердце, как у меня.
— Конан? — тихо уточнила Анко, не поднимая глаз.
— Конан, — подтвердил Сасори. — Она пришла ко мне по поручению Лидера, чтобы пригласить в организацию. Не могу сказать, что она понравилась мне с первого взгляда, но… заинтриговала. По пути на базу мы разговорились, тогда такие подростки, смешно сейчас вспоминать. В нас было что-то общее, оба это чувствовали. Друг с другом было интересно — просто поговорить, посидеть над свитками с донесениями, обдумать и принести Лидеру выкладку, какие заказы более выгодны в данный момент. Кроме того, у нас с Конан схожие механизмы самоконтроля: чувства реализуются в творчестве. Мои марионетки, её оригами — и искусство, и оружие… Много точек соприкосновения, и в итоге — взаимопонимание. Приятное чувство — иметь друга, который всегда поддержит, не осудит.