Ворчание ездового пса - страница 13

Чтение этих коротких опусов как‑то укрепляет меня в уверенности, что я способен послать кого угодно куда угодно, если почувствую в этом необходимость. Уже дорос до понимания, что имею свое «я». Да и пора бы уже. Хватит оглядываться на лай из подворотни или мнение двора. Думайте обо мне что хотите. Я был к вам доброжелателен, а теперь, если не нравлюсь, – идите себе подальше.

Все читаю этого Архангельского… и как‑то плавно начинаю подозревать его в заангажированности, в частности, пресловутой Робски: он о ней чуть не в каждой статье упоминает как о явлении. А она пишет барахло, от её опусов на версту веет парфюмом. Следуя совету того же Архангельского, это та литература, которую смело можно – и нужно – не читать.

И вообще он явно кренится в сторону сильных мира сего с Рублевки. Язык подвешен, квартиры нет… Он тебе о чем хочешь напишет: платят, видимо, хорошо, держат при ноге… И про войнишку с Грузией – уж очень часто и очень гражданственно… обгадилась бы она трижды, вместе с Абхазией и той Осетией, – мне до них дела нет.

А я должен ориентироваться на свой житейский и жизненный опыт, на свой уже выработавшийся вкус, и поменьше заглядывать в рот – пусть даже талантливым борзописцам, тем более, из «Огонька». Я – сам Ершов.

У него несколько коньков: Робски, Шнур, Гришковец, Земфира, Сорокин; он о них прям поет. Ну, фашизм, война, мегаполис. И по специальности: театр, кино, музыка, литература, телевидение.

Он очень молод, дитя поколения, зависшего между цинизмом нынешних сорокалетних и тупым прагматизмом двадцатилетних (по его же выражению). Он мыслит столь по–новому, что такие как я для него – мох времён. Но читаю его статьи с интересом, как и Радзиховского.

Они – дети большого города, которым очень надо уметь в нем вертеться. Слово «провинция» для них нарицательное, символ отсталости и безнадёги. Поэтому мне, убежденному провинциалу, деревенщине, лучше послать бы их в задницу. На случай катаклизма они останутся невостребованными и бесполезными нахлебниками. А Москве они нужны, она их выращивает, держит на поводке, платит за работу – болтовню по уложению народных мыслей в нужное Рублевке русло.

Но я их читаю, чтобы попытаться понять, как мыслит молодежь – та смена, к которой я, в наивняке своем, так пылко обращался.

Мы до конца так и не поймем друг друга. Слишком резко переменился строй, рухнула преемственность, появилась какая‑то новая правда, за которую ухватилась молодежь. Мы‑то воспитывались во многом на ценностях отцов; нынешние мальчики плюнули на растерянность или закостенелость своих родителей и поперли за потоком фекалий из канализации Штатов. Это будет не совсем полноценное, ущербное поколение, фрондеры со ссадиной в душе.

Вот это все надо обязательно иметь в виду. И осмыслить до такого состояния, чтобы дать себе ответ: а стоит ли мне вообще обращаться к молодым.

Я как всегда отстаю от жизни. Надо было писать лет этак в сорок – сорок пять. Тогда бы мое мировоззрение дошло до мозгов поколения 65–70–х годов рождения. Да только всех нас ждала перестройка…

Вот у меня перестройка как раз идёт внутри. Моск требует ответа. Моск голоден.

Висело и висело в интернете вялое общение с этими «вКонтактами»… плюнул, ушел оттуда, обрезал махом. Надо будет – найдут почту, напишут. Развлекать их – «дедушка, голубчик, сделай мне свисток» – не хочу. Потихоньку утягиваюсь в тень, в глушь, в Саратов… Ещё вот на почту, e‑mail, надо плавно перестать отвечать. Пацаны эти из Читы достали: им игрушки, а мне надоело.

Как‑то уже почти не колышет реакция издательств. Надо им будет – пусть отыщут меня. Не надо – обойдемся. Мне хватило урока отношений с Эксмо. Телевидение вон сумел отшить – и все: я для них умер. И уже никогда они ко мне не сунутся, и я счастлив. А уж с издательствами теперь буду разговаривать вообще сквозь зубы: я их дольше ждал в свое время, перегорел. И даже если век меня больше не напечатают – обойдусь.

Первый год у меня такой спокойный: никуда не спешу и не опаздываю, не надо сочинять ненужные бумаги, никто надо мной не висит и не требует отчета, ни для кого не надо создавать видимость работы, ни перед кем не надо оправдывать свое существование. Я – на заслуженном отдыхе. Мое давление стабильно. Я не знаю, что такое бессонница. Я живу в гармонии и удовлетворенности. Мы с Надей спокойно разговариваем друг с другом и засыпаем в объятиях. Такого у меня в жизни ещё никогда не было.