Ворчание ездового пса - страница 18

В обществе таких людей мне было бы неуютно, как среди инопланетян.

Такая напряженная и тонкая духовная жизнь – не для меня. Я – простой ездовой пес. И не рыпаюсь.

Если бы книги писателя, литературоведа и критика Виктора Шкловского подвигли читателей к литературному труду, нынешний книжный рынок не был бы забит чтивом. А он им забит. И много ли все‑таки настоящих писателей выросло на мироощущении, выплеснутом для них Шкловским в своих книгах?

Я далеко не гений, но мои книги подвигают людей к действию в любимой мною сфере жизни. Люди принимают решение и идут в авиацию, работать в чуждой человеку стихии.

Может, их единицы, но это – практическая отдача от моих жалких, не обремененных интеллектом книжонок.

Труды Шкловского – обременены, даже сверх меры. Но – не востребованы. А когда общество дорастёт до необходимости столь глубокой интеллектуальной загрузки, они уже устареют и будут так же не востребованы, как нынче Диккенс, Толстой или Достоевский.

Ага, Донцова скажет: мои книги нынче востребованы десятками миллионов. Меня Шкловский подвиг.

Но сотнями миллионов востребуется постоянно и туалетная бумага.

Кого и на что подвигли книги Донцовой и иже с нею?

Вот и думай тут.

Так все же: реализовал ли ты себя, Василий Ершов?

Вечером нагнул себя к Мандельштаму. Днём было – к индусу Рабиндранату Тагору, а вечером вот – к русскому классику. Ну, Тагор от меня как‑то далёк. Ну, гуманист, индейский. А вот наш, русский, Осип Эмильеич… нет, тоже как‑то не очень. Вернее, даже очень как‑то не нравится он мне.

Мандельштам, дитя явно не своего ужасного времени, уж слишком рафинирован. Уж такое прет из него поэтическое богатство, что мой бедный спинной моск отказывается брать на себя непосильную ношу.

Для меня стихи – это Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Маяковский… Никитин. Чудесное «Утро» Никитина: «И стоит себе лес, улыбается…»

Я это утро и улыбающийся солнцу лес познал с детства, босиком по росе. А мне тут впаривают урбаниста Мандельштама, который в деревне не смог спать на сеновале и скорчившись просидел всю ночь на стуле, боясь этих… сверчков, кузнечиков и прочей, не городской живности. Зато он умозрительно так познал и так описал эту природу и эту «жись», прям как никто.

К любителям поэтических кроссвордов я не отношусь, явно. Поэтому… не для меня писали Цветаева и Ахматова, на которых молится интеллигенция.

Я не отношусь к интеллигенции, я отношусь к вонючим ездовым псам.

И вот не лезет в меня Гумилёв, не принимает душа изыски поэтов серебряного века, акмеистов и прочая, и прочая. И Мандельштам не для меня. И этот… Бродский.

Ну, утонченность. Ну, огромная смысловая нагрузка. Ну, работа для мозгов.

А я люблю дерьмо. Размешаешь его в воде, подкормишь травинку, глядишь – и пошла в рост, и дала конкретный плод, и чудо созревания этого плода у тебя на глазах, с участием твоих рук, – вот это чудо мне ценнее абстрактного чуда хитрословосплетений и спрятанного за ними глубокого смысла бытия.

Мое бытие – вот оно: с тяпкой в руках, под солнцем и комарами. Это реальная жизнь. Это смысл. Я реалист и воспринимаю жизнь просто, как она есть, без завитушек и двойного дна, без рефлексии. Я пилот, небо научило меня видеть то, что есть, и предвидеть то, что может быть. Мое мышление конкретно.

Простите меня, не понятые мною российские поэты! А также литературоведы, критики и эссеисты. Мы с вами живём в разных пластах жизни.

Да и существуют ли сейчас настоящие русские поэты, живущее в одно со мной время? Время никакое, не вдохновляющее. К чему призывать пипло? К баблу?

Вот все Надя да Надя… Соскучился, что ли?

В старости, после шестидесяти, одиночество становится бедой. Человек уходит в себя, теряет остатки потенциала и духовно опускается. До меня это стало доходить.

Конечно, соскучился. Хоть и командует, хоть и ворчит иногда, хоть и болячки её мучают, а родная же. И все чаще ловлю себя на мысли, что хочется её порадовать, окружить заботой, что ей, смертельно уставшей, так хочется отдохнуть, и я могу как‑то в этом ей помочь, взвалить на себя хоть физическую работу. Хочется, чтобы она порадовалась порядку на усадьбе, чтобы посидела вечером на уютной веранде, подышала полной грудью. Чтобы взяла шланг – и полный бак вылила на свои любимые цветы, а я бы ей шланг тот перетаскивал по первой просьбе.