Воробьевы горы - страница 5

Не успела она договорить, как мальчика словно пружиной подбросило.

– Нет, нет! – закричал он вскакивая. – Я умер, но я уйду! – и мгновенно исчез из комнаты.

Шушка ничего не понимал. Обида стискивала горло и не давала дышать. Сжав кулаки, он пробежал по узкому и темному коридору, с силой толкнул высокие двустворчатые, двери. Они отворились с легким скрипом и пропустили мальчика в залу. Низкое серое небо стыло в длинных, цельного стекла окнах. Редкие крупные снежинки кружились в воздухе и, не долетев до земли, таяли.

Мальчик добежал до середины залы, раскатился на блестящем паркетном полу и, балансируя, остановился. Чинные стулья под чехлами из сурового полотна важно стояли вдоль стен. Поблескивал в углу темно-коричневый рояль, напоминавший в полутьме большого трехногого зверя. Мерно тикали часы на камине, и Шушке казалось, что они тоже приговаривают: нельзя, нельзя… Их размеренный перестук напоминал строгие и непривычные интонации материнского голоса.

«Нельзя, нельзя… Почему нельзя? Что случилось?» До сих пор все в доме любили и баловали его. Мать хотя и не одобряла шалостей, но всегда была ласкова. Отец слова не позволял сказать против своего любимца. Только тетка, княгиня Мария Алексеевна Хованская, чванливая и строгая старуха, каждый раз, увидев Шушку, угрожающе и сердито говорила:

– Погоди, баловник, запру тебя в свой ридикюль или в табакерку спрячу! – И добавляла, обращаясь к брату: – Отдай-ка ты мне своего баловня на исправление, я его шелковым сделаю.

Но Иван Алексеевич хмурился. Шушка понимал – никуда его отец не отдаст.

И вдруг – нельзя!

Он медленно бродил по зале. В камине неярко тлели угли, покрываясь сизой, холодеющей пленкой. Сложенный из розовато-коричневого кафеля, камин этот всегда занимал Шушку.

С двух сторон кафельной арки, куда слуга ставил стоймя длинные поленья, – пастух и пастушка, красивые, юные, почти дети. Пастушку он не любил. Было что-то равнодушное и наглое в ее вечно смеющихся глазах, в фарфоровых ямочках на фарфоровых щечках. Однажды он не утерпел и легонько ударил пастушку каминными щипцами по курносому носу. С тех пор на носу у нее розовая ссадина…

А пастушонка Шушка любил. Он мечтал: а вдруг пастушонок оживет? Они вместе ходили бы гулять, весной пускали по лужам легкие кораблики, играли в солдаты, строили крепости, а когда выросли, вместе убежали бы на войну.

На войну… Шушка вздохнул. Едва только начал помнить себя, слышал он бесконечные рассказы о подвигах русских солдат в войне 1812 года. Засыпая, мальчик воображал себя на поле боя. Вот он командует огромным войском, и солдаты беспрекословно повинуются ему, а вот скачет на коне впереди полка, за ним топот копыт, яростные крики, звон сабель.

Но это только мечты…

Смотреть за Шушкой приставлены две няньки – Вера Артамоновна и мадам Прево, Лизавета Ивановна, женщина по натуре своей добрейшая, но ворчливая.

Вот сиди и смотри, как две старушки, расположившись в мягких маленьких креслицах, вяжут что-то бесконечное – спицы так быстро мелькают в их пальцах, что Шушке порой кажется, будто спиц и вовсе нет, – да препираются, укоряя друг друга бог знает в чем.

Не понимают они его! А поговорить не с кем. Всегда один. Только вот Берта… Берта – большая собака. Шушка любил ее, катался на ней верхом. Но ведь она собака. Что она может сказать ему? Разве что лизнет руку или, повизгивая, потрется мордой о плечо.

Шушка поежился от холода – в зале было прохладно, камин не обогревал ее, – погладил пастушонка по гладкой холодной щеке и медленным шагом пошел на половину к дяде. Там жил его единственный друг – старый немец Кало.

Кало в стеганом ватном халате и шапочке с кисточкой сидел на табурете возле окна и тщательно вытачивал из дерева маленькие кегли. Подняв голову, он поверх очков взглянул на вошедшего мальчика и, заметив, что тот расстроен, отложил работу. Немец молча и ласково погладил Шушку по мягким волосам. И тут обида хлынула наружу из Шушкиного сердца. Он судорожно всхлипнул, крупные прозрачные слезы медленно скатились по его щекам:.

– Что, мой друг, – ласково заговорил Кало, – будем картинки вырезывать или, может, посмотрим нашу книгу?