Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность - страница 25

О том, что делалось на родине, Семен Романович узнавал точно, ведя громадную корреспонденцию во времена Екатерины и Павла I, от брата, Завадовского и Ростопчина. Эта корреспонденция имеет высокий исторический интерес и, конечно, со временем послужит богатым материалом для историков. В ней попадается масса бытовых черт, интересных характеристик и рассказов о грандиозных событиях того времени. Мелькают часто и чрезвычайно интимные черты, как, например, в письме Завадовского, относящемся, впрочем, до более раннего времени. Это послание состоит всего из нескольких строчек, но весьма многозначительно. “Порадуйся, мой любезный граф, – писал 2 января 1776 года Семену Романовичу Завадовский, весь сияющий от выпавшего на его долю счастия, – что на меня проглянуло небо и что уже со вчерашнего дня – генерал-адъютантом ваш друг”... То есть, попросту говоря, на долю графа Завадовского с этого времени выпал “случай”, продолжавшийся, впрочем, недолго.

Настал 1796 год. Семен Романович, видевший ясно холодное отношение к себе в Петербурге, – так как некоторые сношения с представителями Англии велись уже помимо графа, что, очевидно, происходило под влиянием Зубова, – подумывал выйти в отставку и покинуть Лондон. Но в Зимнем дворце 6 ноября этого года произошла драма: старая государыня, блестящее царствование которой омрачилось неудачею сватовства внучки за юношу шведского короля, – неудачею, усилившею болезнь “северной Семирамиды”, – лежала без движения, пораженная апоплексическим ударом. Все усилия возвратить ее к жизни были тщетны, и она скончалась. Около почившей толпились ее верные слуги, прожившие с нею десятки лет, ее возвышенные из ничтожества любимцы, с мрачными предчувствиями ожидавшие будущего. Толпа сановников и знати наполняла дворец. Всего ужаснее было положение Зубова: этот еще вчера всемогущий человек, в переднюю которого считали за счастие попасть люди, которые теперь сторонились от него, как от зачумленного, сидел бледный и растерянный. Он не мог добыть даже стакана воды от лакеев, и в этом случае помог ему уже Ростопчин, внезапно, с воцарением нового государя, выдвинувшийся на передний план и оставивший в высокой степени интересные записки о последнем дне Екатерины Великой... Все во дворце тяготились неведомыми, тяжелыми предчувствиями, в воздухе нависла гроза. Гатчинские друзья государя – Аракчеев, Кутайсов, Плещеев, Куракин – являлись на смену прежним деятелям.

На судьбе Воронцовых не замедлили отразиться новые события. Княгиня Дашкова, которой Павел I терпеть не мог за ее нрав, была выслана в село Горетово; положение Александра Романовича, приютившего уволенного Лафермьера, было сначала тоже незавидным, хотя оно скоро поправилось, благодаря тому, что Безбородко, приятель старшего Воронцова, возымел большое влияние на дела и, как известно, был осыпан неожиданно для многих милостями государя. Впрочем, все действия императора Павла I носили неожиданный и внезапный характер, и даже его любимцы должны были хорошо помнить, что от Капитолия недалеко и до Тарпейской скалы. Но в отношении графа Семена Романовича на первое время дело обстояло благополучно.

Прежде всего государь знал о поведении младшего Воронцова во время воцарения Екатерины II, и уже этой одной причины было достаточно для того, чтоб наш английский посол не беспокоился за свою судьбу. Но кроме этого за него был предстателем горячий его почитатель Федор Васильевич Ростопчин, в первое время игравший очень влиятельную роль при государе.

Хотя при постоянных сношениях со своими друзьями и знакомыми при дворе Семен Романович и знал о неустойчивом характере склонного к крайним увлечениям своего повелителя, но в первое время он получил ясные указания благоволения государя. В начале царствования Павел I пожаловал Семена Романовича чином генерала от инфантерии с повышением в звание чрезвычайного и полномочного посла в Лондоне. “Знайте, – писал ему на другой день по смерти Екатерины II Ростопчин, – знайте, что вы сами и труды ваши угодны и нужны императору”. Впрочем, все вожделения посла за это время не заходили дальше скромного желания – остаться в Лондоне посланником. Он вовсе не желал ехать в Россию, так как знал, что, живя в Петербурге, должен был по званию “полного генерала” являться на ранние упражнения и тяжелые вахтпарады Павла I, на что посол при своем плохом здоровье не считал себя способным.