Воровская зона - страница 34

Тот понимающе покачал головой. Ему очень хотелось, чтобы Зоя хотя бы на какое-то время забылась. Ведь самое страшное — похороны — было еще впереди. Марина села за стол и разлила коньяк.

— Ну что, Саня, — взглянула она на Баронина своими потемневшими от так долго скрываемого чувства глазами, — давай за встречу? Давно мы с тобой вдвоем не сидели!

— Давно! — снова покачал головой Баронин.

Выпив, Марина закусила куском торта и взглянула на Баронина.

— А тебе не надо никуда звонить?

— Нет… — покачал головой Баронин. — Не надо… Марина ничего не сказала, но по ее лицу было видно, что она довольна. Баронин усмехнулся.

— Что поделаешь, Саня, в любви мы все эгоисты… Это ведь только ради красного словца так говорится, что счастья на чужом несчастье не построишь! Построишь, Саня, еще как построишь! И чаще всего оно именно так и строится! Да, Саня, — с какой-то светлой грустью проговорила она, — забыть я тебя не смогла, как ни старалась! И все эти годы я только напрасно боролась с собою… Ничего не поделаешь, Саня, я проиграла…

Она замолчала, и на ее глазах выступили слезы, горькие слезы женщины, прожившей всю свою жизнь в пустоте. Баронин, пересев к ней, ласково обнял ее за плечи.

— Глупышка, — посмотрел он ей в глаза, — проиграли мы оба…

И в следующее мгновение их губы слились в долгом, каком-то исповедальном поцелуе, в котором он просил прощение, а она даровала его… Хотя, наверно, в той сумасшедшей стране, что называется любовью, никогда не бывает ни виноватых, ни тем более правых. Любовь свободна, и этим сказано все. И Баронин в который уже раз с грустью подумал о непредсказуемости жизни. Рядом, в соседней комнате, лежала убитая горем женщина, а они были сегодня по-настоящему счастливы, и даже огромное горе Зои не могло затенить радость их долгожданной встречи…

— Наш самолет идет на посадку! — голос длинноногой стюардессы оторвал Баронина от воспоминаний. — Просьба не курить и застегнуть посадочные ремни!

Еще через сорок пять минут Баронин вышел на привокзальную площадь. Столица встретила его неприветливо. Лил проливной дождь. Впрочем, дождь по народным приметам как раз считался хорошим знамением при начинании любого дела. И Баронин, высоко прыгая через лужи, направился к стоявшим в стороне «левакам»…

Где бы он ни находился, человек уровня Каткова обречен на всеобщее внимание. Так было и на воле, и в тюрьме, и на этапе. И как только он, щурясь от бившего в глаза яркого осеннего солнца, вышел из своего вагон-зака на даже не отмеченном на картах глухом таежном полустанке, со всех сторон послышались восхищенные голоса:

— Смотри, смотри, Ларс!

— Да, он самый!

— Где? В чем?

— Да вон тот, в синем «адидасе»!

— Его куда? На седьмую?

— Да вроде туда…

— Тогда живем!

Да что там зеки, сам начальник прибывшего из колонии конвоя, повидавший виды и давно уже научившийся отличать зерна от плевел упитанный капитан с раскосыми похмельными глазами, вытянув толстую красную шею, с интересом рассматривал нового «смотрящего». И остался крайне доволен увиденным. Силен, ничего не скажешь, силен! Такой, дай ему волю, не только зону, пол-России в руках удержит…

Впрочем, ничего удивительного в таком внимании к прославленному на всю Россию авторитету не было. Ведь не дают прохода тому же Бельмондо, играющему через раз то полицейского, то мафиози! Так почему же должны оставаться вне внимания публики те, с кого и «делали жизнь» знаменитые артисты? В той же Японии оябуны всегда пользовались не меньшей популярностью, нежели остальные знаменитости Страны восходящего солнца. Да так оно и должно быть. Как бы прекрасно ни играл Ален Делон гангстера, он все равно только играл его, ничем не рискуя и только обретая. Славу и деньги. А Ларс и ему подобные не играли, они-то как раз и жили той самой жизнью, о которой ни Бельмондо, ни Делон по большому счету даже и представления не имели…

Правда, сам Ларс, стоявший на местами уже порыжелой и все еще сырой от росы траве, в эту минуту ничего не замечал вокруг себя. Глядя в высокое холодно-прозрачное небо, он с наслаждением вдыхал в себя полной грудью свежий прохладный воздух, казавшийся после пропахшего тюрьмой вагон-зака особенно чистым. Где-то высоко над ним, на огромной ели, выбивал барабанные дроби дятел. И совсем неожиданно для себя Катков вдруг увидел такой же погожий сентябрьский день, пахнувшую сухими листьями и антоновкой лужайку, залитую ярким солнцем, и себя, работающего в спарринге с Санькой Барониным, изо всех сил старавшегося достать его своим коронным маваси-гири…