Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс - страница 6

— Ну раз ты так хочешь!.. — сказала она.

Да, я хотел этот дом — просторный, светлый, удобный. Сзади есть еще выход, благодаря которому можно входить и выходить, никого не беспокоя и не нанося грязи. Одно крыло дома в моем полном распоряжении, а из окон моего кабинета на втором этаже с одной стороны открывается вид на море, с другой — на бескрайний луг. Желтое с прозеленью море, зеленая с прожелтью земля. Подобно матросу в сорочьем гнезде, я вознесен над этими просторами, от которых исходит нечто пьянящее, берущее за душу. Элиана не поняла бы меня, если бы я попытался описать свои чувства. Я и сам в них толком не разобрался. Больше всего мне полюбилась, как мне кажется, какая-то незавершенность здешнего края, когда он медленно освобождается от вод. Словно на твоих глазах происходит сотворение мира. Иногда поутру, когда я под пришедшим с запада моросящим дождем пересекал поля, когда различал в тумане на краю откоса лошадей, которые замерли в неподвижности, вытянув шеи к совсем близкому морю, я ощущал себя первобытным человеком. Животные подходили ко мне по высокой траве. Я приветствовал их, даже говорил им что-то, проезжая мимо. Земля, дождик, животные, я сам — все это было единым целым, одной и той же первичной глиной, из которой жизнь в мечтательной задумчивости лепила формы. Обмолвись я об этом Элиане, она бы просто мило посмеялась надо мной. О нет, она не глупа. Но это дочь нашего востока; я знал, что она чувствует себя оторванной от корней. Да и само мое ремесло ей не слишком по душе. Послушайся я ее, жил бы в Страсбурге и задорого лечил бы кошек и собак. Был бы этаким неудавшимся врачом. Нет. Меня это не устраивало. Вот почему, прочитав однажды в профсоюзной газете, что в Бовуаре требуется ветеринар, я решился сразу. Дом я тоже приобрел с ходу, не раздумывая. Элиане оставалось принять все как должное. Зарабатывал я весьма прилично, так что затеял целую программу переоборудования жилища: отопление на мазуте, современная кухня, телевизор». Элиана почти могла считать, что живет в Страсбурге. Почти... На самом деле она чувствовала себя словно в изгнании. И сколько я ни советовал ей куда-нибудь ходить, все было напрасно.

— Куда? — всякий раз спрашивала она.

— Куда-нибудь, чтобы не скучать.

— Я не скучаю.

Она выращивала цветы, шила, вышивала, иногда ради моего удовольствия заставляла себя прокатиться на велосипеде. Поскольку телефона у нас еще не установили — в ответ на мои просьбы протянуть линию вот уже несколько месяцев я получал только обещания, — я сам привозил из Бовуара продукты: мясо, бакалейные товары, овощи. Когда Элиана уставала, помогать ей по хозяйству приходила старуха, жившая напротив нас в полуразвалившейся хибарке. Ей было семьдесят лет, и все звали ее матушка Капитан. Может, это и настоящая ее фамилия. Друзей у нас не было. Я так редко бывал дома! Перезнакомился-то я, разумеется, со всеми. Завязывал беседу с любым здешним жителем. В моей профессии без этого нельзя. Но сблизиться ни с кем не сблизился. И это мне тоже нелегко объяснить. Я не из тех, кого называют замкнутым человеком. Напротив, я скорее общителен. Но разговоры, даже самые что ни на есть дружеские, очень быстро меня утомляют. Они скользят по поверхности вещей. Здесь сама природа час за часом, месяц за месяцем учит всему, что надлежит знать. Ветер и свет, земля и небо ведут меж собой нескончаемый диалог. Как говорит матушка Капитан: «Я не одна, со мной дождик». Я той же породы, что и она. Я слушаю, как проходит жизнь. Именно поэтому на лице у меня постоянно тень озабоченности, что так часто вводит людей в заблуждение.

— Что-то не заладилось сегодня, господин Рошель?

— Да нет, что вы, все в порядке.

За спиной у меня, я знаю, переговаривались: «Больно много на себя взвалил... Не сдюжит... И так-то здоровье не ахти!..» Я знал об этом и знал, что они ошибаются. Во всяком случае, я считал, что они ошибаются. А теперь засомневался. Не лучше ли и в самом деле быть как они, руководствоваться всегда здравым смыслом и не проникать за фасад видимого!

Но вернусь к Элиане. По нашему обоюдному молчаливому соглашению, мы никогда не говорили о моей работе. Никогда ни на что не жаловалась и Элиана. Когда я, измотанный, возвращался домой, то тут же переодевался и приходил в то крыло дома, где она меня ждала. Я целовал ее. Она легонько касалась пальцами моей щеки в знак того, что она со мной, что она по-прежнему моя союзница, и уводила меня в столовую. Стол всегда был накрыт как на праздник, кушанья — отменны. Правда, рыбы почти никогда не бывало — Элиана не умела ее готовить. Зато я воздавал должное мясным блюдам, приправленным дюжиной различных соусов по рецептам ее родных мест. После сытного ужина я подремывал, она смотрела телевизор.