Восхождение - страница 57

Но русский язык настолько духовен, гибок и богат, что и без обозначения христианских атрибутов можно было говорить о сокровенном, глубоко запрятанном в глубине души, которое впоследствии обозначилось в книге «Смех за левым плечом», где писатель все расставил на свои места. Какой ангел у нас находится за правым плечом, и кто хихикает и хохочет над нами, когда мы делаем недоброе, злое дело, за левым плечом. Кстати, любопытная деталь, еще раз говорящая о силе и образности русского языка. Оказывается, у французов нет слова «духовность, духовное». У них под этим словом подразумевается как «хорошо» или как «очень хорошо», и все.

В связи с пятидесятилетием писателя в 1974 году мне как художнику предложили сделать его книгу «Венок сонетов», которая впоследствии вышла несколькими тиражами и которую Владимир Алексеевич очень любил. Часто тогда, выступая перед своими почитателями и слушателями то в Доме литераторов, то на телевидении, в руках у него была именно она, эта книжечка с моими гравюрами.

В те времена, которые всячески сейчас поливают грязью и охаивают, именно тогда интерес к книжной графике и в частности к гравюре, как к одному из видов изобразительного искусства, был высок.

Гравюра процветала. На международных выставках и конкурсах именно наши художники-графики задавали тон и занимали первые места, в том числе и автор этих строк. И это было естественным нормальным явлением, а имена художников, я не буду даже перечислять их, хорошо известны как у нас, так и за рубежом.

Недавно, 8 июля 1997 года, умер классик русской гравюры, народный художник России Ф. Д. Константинов – «последний из могикан», ученик В. Фаворского. И хоть бы слово где сказали, что ушел из жизни известный художник и т. д. Ни словечка… А вот где-то в Америке примерно в то же время один гомик уложил другого, кутюрье Джани Версаче, так телевидение об этом трепалось день и ночь.

Процветала гравюра, ставшая теперь никому не нужной. Порнолитература в блестящих обертках, как и масскультура в целом, «гнуснее» даже «рынка», заполнила книжные прилавки. Подлинное искусство ушло куда-то вглубь и затихло. До лучших времен.

Владимир Алексеевич, как и Леонид Максимович Леонов, сами выбрали меня как художника своих книг и именно за гравюру. В «Приговоре» В. А. пишет: «Пойду в издательство “Молодая гвардия” и закажу хорошему художнику оформить мою книгу». Этим художником оказался автор этих строк.

Знакомство

Тогда-то мы с ним и познакомились. У меня появилась мастерская, и я только что в нее въехал. Все еще было неухоженно и неуютно, но это уже была мастерская, в которой я стал работать и в которой были созданы почти все мои основные работы.

Солоухин пришел не один, а с дамой, которая скромно села на диван, а я стал его рисовать. Владимир Алексеевич был в замшевом пиджаке, как-то неуклюже, деревянно сидевшем на его широких плечах.

Мы тогда увлекались открытым письмом Ивана Самолвина к А. И. Солженицыну. Во время рисования В. А. читал вслух это послание. С чем был не согласен, бурно выражал свое недовольство.

За разговорами и чтением время пролетело быстро и незаметно. Это была первая наша встреча. Когда он уходил, я его предупредил, что на лестничной площадке, а это на 5-м этаже, очень низкая притолока, чтобы он не ударился об нее случайно. «Ладно», – сказал предупрежденный писатель и, спускаясь вниз, стукнулся, не сильно правда, об нее головой.

Это было время, когда мы впервые, по-настоящему соприкоснулись с православием. Стали ходить в церковь и очень увлекались проповедями о. Всеволода Шпиллера, красивого высокого седобородого старца, говорили, что он до революции был офицером, что было вполне вероятно, чувствовались осанка и стать. Он был настоятелем церкви Николы в Кузнецах. Часто по воскресным дням я ходил на службу, внимая его проповедям, дававшим мне столько в формировании моего мировоззрения, как, может быть, никто другой, да таковых было не так уж много. Конечно, были и Саша Рогов, и Михаил Антонов, и главное о. Валериан Кречетов – низкий ему поклон.

Но умудренный опытом о. Всеволод был для меня воплощением подлинной православной культуры, и, выходя из храма, я записывал его проповеди, восстанавливая в памяти все то, о чем он говорил.