Восхождение - страница 4

Чудовище в полной тишине исполняло свой хаотический танец.

— Оно ищет нас… — задушенно произнёс Певец. — Я знаю, оно ждёт здесь, чтобы не допустить нас туда… Оно пришло за нами!

— Делать ему больше нечего, — презрительно оттопырив губу, произнёс Композитор. — Обычный циркмор, только крылатый. И разума в нём не больше, чем в турецком барабане. Подъём, хватит рассиживаться. До темноты надо сделать еще несколько переходов, иначе не уложимся в два дня.

— Вы что, собираетесь подниматься на виду у этого?

— Именно это я и собираюсь делать. Чудовище слишком большое, чтобы питаться людьми, которые забредают сюда раз в пять лет. Так что вперёд — и с песнями!

Композитор и Писатель поднялись одновременно, принялись навьючивать на спины мешки. К тому месту, где начинается подъём, можно было дойти за минуту, но рюкзак не потащишь по обрыву в руке, как авоську. Художник ещё несколько секунд вглядывался в расстилающуюся муть, потом пробормотал:

— Я бы его нарисовал: бледный дракон блёклого мира…

Затем тоже принялся собираться.

Последним поднялся Певец. Губы его тряслись, а быть может, он просто шептал суеверные заговоры. Дракон продолжал метаться в воздухе, стремительно и беззвучно.

К тому моменту, когда сгустилась ночная тьма, они достигли ещё одной трещины, почти пещеры, где с лёгкостью могли разместиться не четверо, а сорок человек. Как привыкли за последние дни, посухомятничали из небогатых запасов, запили глотком воды и улеглись спать. Дежурного не назначали — всё равно, случись что непредвиденное, бежать было некуда.

Утром отошли по расщелине вбок, где не пришлось бы преодолевать участок с отрицательным дифферентом. На минуту остановились, оценивая предстоящий путь.

— Назад будет идти тяжелее, — резюмировал Писатель. — Спуск всегда сложней подъёма.

— Мне здесь ходить больше не придётся, — зло ответил Певец. — А тот склон, говорят, более пологий. И плевать, что ждёт по ту сторону хребта. Хуже, чем здесь, всяко не будет.

— Выбирать тебе, — согласился Писатель. — Но сейчас нам всем нужно успеть за день подняться на хребет. Иначе не хватит ни продуктов, ни воды.

— Реалист… — пробормотал Певец, но громко возражать не стал.

Художник с Композитором остались внизу при мешках, а Писатель и Певец первыми полезли на обрыв. Сильно выщербленная стена представляла немало возможностей зацепиться, хотя ничего подобного той расщелине, в которой они ночевали, на ближайших сотнях метров не предвиделось.

Поднявшись метров на двадцать, Писатель закрепился на стене и принялся стравливать верёвку, чтобы поднимать рюкзаки. Такой же удобный выступ был и рядом с Певцом, но тот, не желая останавливаться на одном уровне с Писателем, обогнул его и полез дальше.

Никто не понял, в какое мгновение нога Певца сорвалась с уступа. Он повис на руках, отчаянно скребя ногами по гладкой поверхности, а затем с диким криком полетел вниз. Кажется, он пытался зацепиться за выступы стены, а быть может, его просто о них ударяло. Мимо расщелины, где замерли в ужасе двое его товарищей, он пролетел бессмысленным сгустком вопля, чуть ниже его с силой ударило о выпирающий гребень, крик пресёкся, а через несколько секунд пятно летящего тела скрылось в утренней дымке.

Вернулась тишина, какая бывает только вблизи Пыльных равнин.

— Спускаться надо, — неуверенно произнёс Художник. — Искать. Может, он ещё жив.

— Какое — жив! Весь обрыв в крови. Пока он до низу долетит, его в кашу изотрёт, — жёстко произнёс Композитор. Помолчал и добавил, словно эпитафией припечатал: — Это было его лучшее выступление. Никогда бы не подумал, что он способен на звук такой силы. И ведь без фонограммы…

Сверху послышался шорох. Писатель, кое-как закрепившийся на высоте, спускал верёвку, готовясь в одиночку поднимать багаж всех четверых, в том числе и погибшего.

Потрясённые, они стояли на высшей точке Граничного хребта. Именно здесь каждому предстояло сделать выбор и решить, куда он пойдёт. Но пока оставалось несколько минут, когда можно было просто стоять и смотреть.

Сзади в мутной тьме пропадал пройденный путь. Лишь отсюда можно было видеть, насколько день там не отличается от ночи и как безнадёжно тесны пройденные ими пространства. Здесь небо не нависало над головой, а вздымалось на высоту, о какой прежде не приходилось и мечтать, ибо действительность превзошла самые смелые мечты. Внизу, под пологим склоном, расстилались пространства, по сравнению с которыми безбрежность Пыльной равнины — не более чем шаг. И всё, что находилось впереди, было залито светом — настоящим, чистым, беспримесным. Увидевший этот свет понимал: все, что приходилось видеть прежде, — не более чем полумрак, перемежающийся ночной тьмой.