Восковые фигуры - страница 6
Хьюсон резко обернулся, желая поймать на себе мягкий, но одновременно злобный взгляд доктора Бурдета. Затем он дернулся всем телом назад и тут же поднял глаза на Криппена. На сей раз ему почти удалось поймать его!
— Я бы советовал тебе вести себя поосторожнее, Криппен. А заодно и всем остальным! Если я увижу, что вы шевелитесь, то разорву вас на кусочки! Слышали, что я сказал?
«Пора уходить, — сказал он себе. — Он уже достаточно пережил, чтобы написать статью — хоть десять статей на эту тему. А почему, в самом деле, не уйти? „Утреннее эхо“ ничего не приобретет и не потеряет, если он здесь задержится, и потом, разве им не все равно, сколько времени он провел в музее, если репортаж выйдет толковым. Да, вот только этот ночной сторож, что наверху, наверняка его выдаст. А управляющий (разве можно в таких делах знать наверняка?) может воспользоваться этим обстоятельством, чтобы не заплатить ему обещанные пять фунтов. А они так ему нужны!» — Он поймал себя на мысли о Розе: спит она сейчас или лежит, не сомкнув глаз, и думает о нем? Она наверняка рассмеется, когда услышит его рассказ о том, что он здесь себе навоображал…
Ну, это уже слишком! Достаточно было одного того, что восковые фигуры убийц двигались, пока он на них не смотрел, но узнать, что они еще и дышат — это уже, как говорится, из рук вон… Кто-то определенно дышал. А может, это отзвук его собственного дыхания, отдающийся как эхо? Он выпрямился, внимательно прислушался и постарался задержать дыхание — терпел что было сил, после чего с шумом втянул в себя воздух. Да, это было его собственное дыхание, или… Если нет… Если нет, то получалось, что Некто догадался о его уловке и перестал дышать одновременно с ним.
Хьюсон резко обернулся, пристально вглядываясь диким, затравленным взглядом в окружающие его предметы. Его глаза всюду наталкивались на бесчувственные восковые лица, и везде он ощущал, что на какую-то крохотную мельчайшую долю секунды опаздывают, не успевая зафиксировать слабое движение руки или ноги, молчаливое приоткрытие или, напротив, сжатие губ, легкий взмах век, на мгновение становящийся по-человечески осмысленным и тут же каменеющий взгляд. Они вели себя как шаловливые дети на уроке: перешептывались, дразнились, посмеивались за спиной учителя, но снова становились олицетворением невинности и спокойствия всякий раз, когда он на них смотрел.
Нет, так не пойдет! Так определенно не годится! Он должен за что-то зацепиться, ухватиться своим сознанием за нечто такое, что является неотъемлемой частью его повседневного бытия как дневной свет лондонских улиц. Он был Раймоном Хьюсом — неудачливым журналистом, живым и дышащим человеком, тогда как эти столпившиеся вокруг него фигуры — всего лишь куклы, они не могут ни перешептываться, ни шевелиться. Ну и пусть они — точные копии некогда живших убийц! Их сделали из воска и древесных опилок и поставили здесь на потеху зевакам и для услады низменных инстинктов праздно шатающейся публики. Вот так-то лучше! Да, а что это была за веселая история, которую ему вчера кто-то рассказал?..
Он вспомнил часть ее, но не всю, поскольку взгляд доктора Бурдета продолжал звать, бросать вызов и наконец все же заставил его обернуться.
Хьюсон успел сделать лишь половину оборота вокруг собственной оси, после чего резко оттолкнул кресло так, словно хотел как можно скорее столкнуться лицом к лицу с обладателем этих чудовищных гипнотизирующих глаз. Его собственные глаза расширились, а рот, поначалу исказившийся от подступившего ужаса, чуть искривился словно в зверином оскале. Затем Хьюсон заговорил, отчего по залу раскатилось зловещее эхо.
— Ты пошевелился, негодяй! — прокричал он. — Ты это сделал, черт бы тебя побрал! Я все видел!
Наконец, он довольно спокойно опустился в кресло и продолжал смотреть прямо перед собой — молчаливый и неподвижный, как человек, застывший в снегах Арктики.
Движения доктора Бурдета были преисполнены ленивости, даже некоторой вальяжности. Он сошел со своего пьедестала, передвигаясь чуть жеманно, как женщина, сходящая с подножки автобуса. Платформа, на которой располагалась вся экспозиция, возвышалась над полом примерно на полметра, а над ее передним краем висела удерживаемая веревкой тяжелая плюшевая занавеска, изогнутая наподобие широкой дуги. Доктор Бурдет приподнял край ткани, образуя своего рода арочный проход, ступил на пол и уселся на край платформы. Взгляд его ни на мгновение не отрывался от лица Хьюсона. Затем он кивнул, улыбнулся и произнес: