Воскрешение на Патриарших - страница 17

Снял трубку. Сколько же лет я не слышал этого будочного гудка. Вечность, судя по развивающимся обстоятельствам. Он особый, вбивается в память намертво.

Надо позвонить же. Ну, смелее. Я осторожно набирал номер. 452-… Он же у меня не изменился. А в 79-м я уже жил там, где живу сейчас. Сейчас?! А где я живу сейчас? Ой, да ладно.

Длинные гудки заполняли ухо. Кто может быть дома? Да все. Мать, конечно. Отец живой еще. Ха, так он практически мой ровесник. Там. Или тут. Надо срочно выпить. Нет, подожду.

Наконец трубку сняли. Сердце съежилось в точку, вытянулось в царапину, готовое сию секунду взорваться и взорвать весь мир.

Старый шамкающий голос с еврейским выговором протянул:

– Вас слушают… Алё… Говорите громче… Вам кого?

Я на мгновение задумался и назвал свое имя.

– Здесь таких нет. И никогда не было. Вы ошиблись.

– Как это?! Вы кто? – опешил я.

– А вы кто? – вопросил старческий голос. – Я, между прочим, Мундельсон. Соломон Козьмич. Очень редкое отчество. Не Кузьмич, а именно Козьмич. Заслуженный работник культуры РСФСР. Диктую по буквам фамилию. Чтобы не было недоразумений. Микроскоп, улыбка, негр, декалитр, еврей…

Я бросил трубку. И прислонил голову к стеклу. Метростроевская была по-воскресному пустынна. Ровный солнечный свет наполнял улицу жизнью, хотя людей и не было видно. Я заметил, как налетевший вдруг ветерок погнал сломанную ветку липы через дорогу. Крупные свежие листья были так наполнены светом, что иногда казалось, будто они сами пускают зайчиков. Интересно, успеет ветка перемахнуть дорогу или попадет под машину. Я вдруг разволновался. Мне показалось, что это и есть самое-самое главное в жизни. Перемахнет – не перемахнет. Чет-нечет. Жизнь-смерть. Ветка уже находилась метрах в двух от спасительного тротуара, еще чуть, но по пустой мостовой наперерез ей мчался оранжевый жигуль… Я замер.

В стекло сзади постучали. Я автоматически обернулся. Там стоял Виталик.

– Дозвонился? – широко радовался жизни он.

– Нет, – ответил я и вспомнил про звонок.

– Сейчас, еще одну возьму, Ленка крутанулась. Иди к ней, – приятель потопал в сторону магазина.

Я кивнул головой.

– Это как-то слишком. Мундельсон. Надо срочно выпить. Я просто не туда попал! Ну бывает же такое.

Я шел обратно на «Альбатрос», повторяя про себя: микроскоп, улыбка, негр, декалитр, еврей…

Через пару шагов вспомнил о ветке. Обернулся. На дороге уже ничего не было. А вот на тротуаре их валялись целые охапки. И определить, какая из них моя, какая не моя, донес ее ветер до спасения или завертел в недрах «Жигулей», было невозможно.

Потом мы еще что-то пили. Потом было принято коллегиальное решение ползти в «Маринку». Зачем? А там работа Виталика рядом. В случае чего можно, мол, занять еще денег. В каком случае, было понятно, поэтому все согласились.

Потом Ленку пытались у нас отобрать какие-то парни из иняза, непонятно почему шляющиеся в воскресный день рядом со своим институтом. Один из них даже соблазнял ее югославским вишневым ликером Bosca. Но Ленка устояла, и мы продолжили колобродить втроем.

Через кинотеатр «Фитиль», где мы, заплатив за один билет тридцать копеек, послали девушку купить благородного «Московского» пива, в темненьких бутылочках по ноль тридцать три. Это был жуткий дефицит. И его продавали только в культурных местах типа театров, цирков и панорамы «Бородинская битва». Ленка вернулась из «Фитиля», обвешанная как елка юркими маленькими бутылочками. И мы с наслаждением глотали на набережной чуть горьковатую пену. Вскоре, часа через три, мы доползли до Хамовнического вала, где и располагалась наша цель. Конечная или промежуточная, это уж как пойдет.

Кафе «Маринка» было обычной забегаловкой того времени. С квадратными потертыми столами на тонких ножках. Оно выделялось из вереницы таких же бездарных заведений, во-первых, названием. Не у всяких подобных лавочек были имена собственные. Причем «Маринка» – было ее официальное имя, а не кличка, как это обычно бывает. Что придавало некую условную солидность.

А во-вторых, и это было главным, по вечерам тут была дискотека. Со светомузыкой! Посему на эти мероприятия даже продавали входные билеты. Которые представляли собой позапрошлогодние новогодние открытки с зайчиками и елочками, разрезанные пополам. От обычного мусора их отличала только размытая сизая печать не пойми какого учреждения. То ли треста столовых Фрунзенского района, то ли райкома ВЛКСМ. Стоило это убожество 2 рубля 50 копеек. Приличная сумма.