Воскресный день - страница 29

Однажды Николай Иванович вошел во двор и даже прошел внутрь дома. Случилось это в дождливый осенний день.

В коридоре его встретила женщина: полные розовые щеки в мягких складках и такой же в мягких складках подбородок, выпуклые очки, чтобы не давили — подложен клочок ваты. Женщина решила, что он пришел из отдела народного образования. Она представилась:

— Воспитательница Мария Федотовна Ромашкина.

Это и была его первая встреча с Марией Федотовной.

Он пожал ей руку и растерянно молчал. Боялся признаться, что он случайный посетитель и что никакого отношения к отделу народного образования не имеет, а также и к райздравотделу, и он не связной по работе с библиотеками, и не новый завхоз, которого они ждут на работу.

— Кто же вы?

— Я так.

— Вас загнал к нам дождь? — она была уже строга, эта Ромашкина.

— Дождь и обстоятельства. — Николай Иванович отвечал неопределенно, когда полностью терялся в обстановке и в обстоятельствах.

— Вы находитесь в детском учреждении, которое требует к себе определенного отношения. — Мария Федотовна точно разгадала Николая Ивановича, его неопределенность и какую-то жизненную непригодность. — И никаких иных обстоятельств я не приму, если вы не имеете отношения к данной системе.

— Я понимаю.

— Что вы понимаете?

— К системе…

Николай Иванович начал пятиться к дверям: он никогда не доверял себе, своим силам и возможностям. Пятился, приподнимая свою мятую шляпу, с которой осыпались дождевые капли, и допятился до кашпо со вставленными в него веточками сухих листьев.

— Осторожно.

— Да. Конечно. Да, да. Я осторожно.

Николай Иванович зацепил зонтом плакатик, где было написано о предстоящем зимой районном походе на лыжах — белотропе. Мария Федотовна подхватила плакатик, а Николай Иванович уже сумел окончательно достичь дверей и исчезнуть за ними. Когда он шел по двору с несчастным, немужественным лицом, чувствовал на себе взгляд Марии Федотовны Ромашкиной из окна. Какого именно окна, он не знал. Взгляд толкал его в спину, толкал его прочь, и Николай Иванович, сжимая под мышкой портфель, торопился уйти и даже не раскрывал зонт, чтобы не задерживаться. Он добрался до ворот и выбежал на улицу. Его постоянно преследовали неудачи в большом и в малом, во всем. Оказавшись за воротами, он оглянулся и тогда впервые увидел девочку в куртке, из которой она явно выросла, в зимних коротких ботинках и в кепке из меха под тигренка. Она стояла на крыльце и тоже смотрела вслед Николаю Ивановичу.

Жилец Е. сидел один с утра в квартире, в старом кресле и слушал, как в ванную набирается вода. Завтра понедельник, ему выходить на работу, а сегодня выходной день, совершенно жильцу Е. ненужный, разве для того, чтобы из кресла перебраться в ванную. Только что приходил Сапожков — механик по лифтам — и позвонил в дверь громко и отчаянно, так что звонок заколотился, будто пойманный стаканом жук. Сапожкову срочно понадобился рубль до вечера. Николай Иванович рубль дал, хотя понимал, что рубль к нему никогда не вернется. Важно теперь, чтобы об этом не узнала Зоя Авдеевна, а то непременно скажет: «Вы разиня, у вас забрали ваши деньги», и мнение в доме, что он интеллигент и неудачник, еще больше укрепится. Во дворе опять кто-то распевает веселую песенку про бананы, которые растут высоко. Николай Иванович слушает.

На складе строительного управления Николая Ивановича ждал в понедельник рыженький рабочий стол в чернильных звездочках и в полнолуниях от мокрых стаканов (это пили иногда портвейн бригадиры), ждала деревянная ручка, которые обычно бывают в сберкассах, в милициях, на почтах, и чернильница с многократно разбавленными чернилами. Когда Николай Иванович придет на работу, на столе окажется его портфель, и всегда раскрытый, потому что замок сломался, как, впрочем, оторвалась и ручка, поэтому портфель приходится носить только под мышкой. На работу Зоя Авдеевна покупала Николаю Ивановичу бутылку кефира и сухарики: Николай Иванович вынужден соблюдать диету — страдает язвой желудка. Но бывало, он выпивал стакан портвейна, не в силах противостоять бригадирам, их натиску, хотя после этого и маялся, заболевал и давал жгучую клятву, что это в последний раз, но, как всякий слабовольный человек, клятву не сдерживал. Дома Зоя Авдеевна выхаживала его, укоряла, что он скоро опустится до уровня Сапожкова. «И опущусь, и что! — думал Николай Иванович. — Кому я нужен».