Восьмая муза - страница 3
Екатерина повернулась к морю, которое всегда успокаивало ее. Но сегодня с моря неприветливо тянуло тяжелым северным холодом. Екатерина торопливо вошла в карету. Камер-юнкер вскочил на запятки.
Орлов взобрался на козлы рядом с кучером и оглянулся на оцепеневшую в карете царицу.
— Ну, матушка, с богом! Гляди, денек будет жаркий!
Кучер дернул было поводья, но Орлов, выхватив у него кнут, яростно ожег лошадей.
Он хлестал их, когда карета отъехала от Петергофа, он хлестал их по взмокшим бокам, когда колеса покатили по ровной песчаной дороге, идущей к Петербургу, он хлестал их, когда, хрипя, они уже сбавляли бег.
Страх схватил Орлова за горло, когда он почувствовал, что кони сдают. lie иначе, опоил их конюх: влил в брюхо каждому по бочке, петровский выкормыш, вонючая требуха, прусский шпион.
— Просмотрел, каналья, шипел Орлов. — Испортили копей.
Помилуйте, ваше превосходительство, — оправдывался кучер, — как можно. По закону давали, положенное…
— По закону! Вот повешу тебя за ноги… по закону.
Шепотом изливал Орлов проклятия на голову кучера. Но громче сказать боялся, на царицу не оглядывался, Знал: станут кони, погибло дело. В поле Петр придавит, как блох на ладони. Одна надежда, что спит пьяница. Но ведь холопы его не спят, заарканят и потянут на дыбу.
И кони стали. Правый вдруг споткнулся, передние ноги его подогнулись, и он рухнул на колени.
Орлов спрыгнул с козел, злобно сжимая рукоять плети. Конь хрипел, с ужасом отворачивал морду от подходившего человека.
— Не надо, — раздался за спиной голос Екатерины. — Не бей.
— Жалостливая ты, матушка, — отвечал Орлов. — А добреньких как траву выкашивают. Ну что ж, птичек слушать будем.
И он бросил мокрую плеть на песок.
Кротко алело на востоке. Тихо шелестели сосны. Кукушка гулко бросала по лесу стоны, отсчитывая, кому сколько жить осталось.
— Вот так поселиться бы в лесу, в простой избушке, — произнесла Екатерина. — Цветы собирать, пчел разводить.
Орлов скривился.
— А я в конуре жить буду, лаять, сад охранять.
Екатерина засмеялась.
— Нет, ты будешь главным садовником.
— Из пса садовника не получится, — пробормотал Орлов.
— Ты, кажется, мне грубишь? — Она выпрямилась надменно.
— Тебе — никогда, — умильно произнес Орлов и захлопотал у лошадей.
В этот момент на дороге со стороны Петербурга показалась одноколка. Бойко бежала лошадка, в легкой коляске сидели двое. Вмиг зарей засияло в душе Алексея.
— Григорий! Господи, матушка, глянь, Григорий!
Екатерина счастливо улыбалась.
Одноколка поравнялась с каретой и остановилась. На землю сошел Григорий Орлов, преображенский офицер, давний любимец Екатерины. Не глядя на брата, торжественно неся себя, он сделал несколько шагов к царице и поклонился. Безмолвная, бледная Екатерина протянула ему руку.
Они прошли, как в танце, по скрипящему под ногами песку к лошадке, которая весело и одобрительно встряхивала головой. И Алексей, следя за их застывшими улыбками, за тем, как напряженно-сдержанно, с сознанием исторической минуты, выступал брат, подходя к покривившейся колясочке, отер лоб рукавом и подумал ликующе: «Быть Гришке царем».
На передке разместился Алексей, а Григорий с Екатериной сзади. Лошадка рванула сама, без понукания. И Екатерина, жарко стиснув Григорию руку, влепила поцелуй в запылавшую щеку спасителя.
А на дороге у брошенной кареты в растерянности стояли люди из свиты.
Николаша маялся: ноги затекли. Уж пора бы часового сменить, но, видно, маленький капрал тянет со сменой, решил помучить.
Гренадер у будки проснулся и озирался по сторонам. Его тоже никто не сменял.
Баловни гренадеры: па парадах впереди всех, а лямку солдатскую не хотят тянуть. Вот и этот богач Ляхницкий в фаворе: сколько раз нарушал устав, а полковник Разумовский, малороссийский гетман, все прикрывал его проступки.
Ляхницкий раздраженно потоптался и вдруг шагнул от будки. Новиков ахнул: так и есть, уйдет не спросясь.
Ляхницкий сделал еще шаг и остановился всматриваясь, Новиков проследил за его взглядом.
К казармам приближалась коляска. На облучке сидел и помахивал плетью бывалый преображенец, забияка и драчун Алексей Орлов.