Восьмой страж (ЛП) - страница 28
Еллоу заглядывает в ванную и с отвращением смотрит на меня:
– Мой определенно лучше. Подожди.
Она оказывается за дверью в мгновение ока. Я дотрагиваюсь до корсета. На ощупь он жесткий и плотный. Я совершенно точно его не надену. Женщины не просто так бунтовали против корсетов, а потом рожали девочек, которые носили штаны, а те, в свою очередь, рожали девочек, которые сжигали лифчики. Если я надену это, то своими руками перечеркну сотни лет прогресса.
Через несколько секунд Еллоу возвращается с феном, утюжком и огромной косметичкой.
– Садись, – командует она, вставляя вилку утюжка в розетку возле кровати. – У нас только семь минут.
Она распрямляет мои влажные затянутые в узел, волнистые волосы, пробегает пальцами по всей их длине и включает фен. Через несколько секунд она выключает его.
– У тебя густые волосы, – сквозь зубы произносит Еллоу, как будто я в этом виновата. С этими словами она вручает мне фен, – На, суши, пока я буду наносить макияж. Попытайся сильно не ерзать, – что я и делаю, пока Еллоу подводит мне глаза. Она пудрит мне лицо, наносит немного румян на щеки и красит губы ярко-красной помадой. Закончив, Еллоу затем забирает у меня фен и выключает его.
– Ты слишком медлительна, – С этими словами она берет утюжок для завивки волос и слегка дотрагивается до него пальцами, чтобы проверить температуру. Потом хватает большую прядь все еще влажных волос и закручивает ее на утюжок. Когда горячая поверхность утюжка касается волос, раздается шипящий звук. По мере накручивания она закалывает волосы вокруг моего лица.
Наконец, Еллоу откладывает утюжок, выдергивает вилку из розетки на стене и идет к кровати. Я мельком бросаю взгляд на себя в зеркало.
Срань Господня!
Еллоу превратила меня в какую-то бледнолицую проститутку из прошлого. Я не сильно крашусь, поэтому то, что у меня сейчас на лице, – тихий ужас. Подводка настолько густая, что я выгляжу как енот, щеки – ярко-розовые. А лицо... ну, лицо белое, как будто я собираюсь играть в театре Кабуки.
Я моргаю.
– Уверена, там, куда я направляюсь, так не красятся.
Еллоу берет корсет и с презрением смотрит на меня:
– Ты что, вообще ничего не знаешь?
– Прости?
– Это платье в колониальном стиле сделано из итальянского шелка. Так что ты будешь выглядеть, как богатая дама из высших слоев общества, чья одежда соответствует европейской моде конца восемнадцатого века. И еще это значит, что я идеально тебя накрасила.
– Я... – не знаю, что на это сказать. Откуда Еллоу все это знает?
– Вставай! – командует она, держа в руках корсет.
– Я это не надену, – снова повторяю я.
– Отлично, – она бросает его на кровать, – тогда сама будешь все объяснять Альфе и Зете. Хочешь провалить задание? Хочешь, чтобы тебя выкинули еще до того, как ты начала работать?
Я морщусь при воспоминании об альтернативе – одиночном заключении, и представляю себе, как брожу из угла в угол до конца жизни в камере размером восемь на десять, и передергиваю плечами.
– Хорошо, – бубню я и снимаю футболку. Еллоу натягивает мне через голову корсет.
– Вдохни, – командует она. Когда я так и делаю, она хватает завязки и затягивает их с такой силой, что я начинаю ловить ртом воздух. Не успеваю я надышаться, как она затягивает опять так, что мне кажется, будто у меня ломаются ребра. Я пытаюсь дышать прерывисто, но это только причиняет еще большую боль легким.
– Не могу... дышать.
– Привыкнешь, – говорит Еллоу и, схватив парчовое платье, надевает его на меня. Как бы я хотела повернуть время вспять и не есть так много всего на завтрак. Этот корсет настолько тесен, что все съеденное так и просится наружу.
– Где ты хранишь украшения? – спрашивает она.
Я показываю на шкатулку на комоде, одновременно делая отрывистые вдохи и пытаясь понять, как восстановить дыхание. Моя музыкальная шкатулка с танцующей балериной. Я получила ее на Рождество, когда мне было четыре, от бабушки, которую никогда не видела. Порывшись в ней, Еллоу закатывает глаза.
– У тебя что, нет жемчуга? – спрашивает она.
– Прости, наверное, я его где-то оставила, – я кладу руки на бедра и делаю медленный вдох.