Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в. - страница 15

Печение мацы продолжалось почти два дня. Моя мать неутомимо руководила работой, время от времени осматривая скалки, чтобы соскрести с них приставшие кусочки теста. В этом ей помогали зятья и брат, вооруженные осколочками стекла. Кусочки нужно было обязательно соскребать, ведь то, что приклеилось, — это уже хомец[52] (то есть кислое тесто), а маца должна быть пресной. Молодые мужчины помогали и при раскатывании теста, и никому не приходило в голову считать эту работу неподходящей, так как все, что касалось Песаха и особенно мацы, рассматривалось как религиозный обряд. На следующий день мать обследовала всю испеченную мацу, иногда несколько тысяч пластин, чтобы среди них не оказалось ни одной кривой или недопеченной. Такая маца считалась хомецом, и ее надо было устранить.

Теперь безупречные пластины мацы укладывались в строгом порядке в большие красные ящики и прикрывались белым полотном. Мать брала наугад один кусок из-под полотна и не глядя, даже с закрытыми глазами, отламывала ровно половину, тихо произнося при этом предписанную молитву. Потом, тоже не глядя, бросала этот кусок в огонь. Этот ритуал называется «взятие халы»[53]. Он должен напоминать о той доле выпечки, которую положено отдавать священнослужителю.

Оставшееся до Песаха время уходило на бесконечные хозяйственные приготовления, шитье одежды и праздничных нарядов. Наконец приближался важный день Эрев-Песах[54]. Работа достигала своего апогея! Накануне будет произведено ритуальное удаление из дома кислого хлебного теста — бдикас хомец[55]. Мать отправлялась на кухню, приказывала кухарке подать ей деревянную ложку и несколько гусиных перьев, заворачивала то и другое в белую тряпицу, брала еще восковую свечку, связывала все это тесьмой, приносила в комнату отца и клала на подоконник. Эти, казалось бы, незначительные предметы предназначались для вечернего религиозного обряда. После вечерней молитвы отец брал эту связку, зажигал свечку и передавал ее моему брату, чья рука должна была служить ему подсвечником, и вот по всему дому шел поход на хомец. При свете поднятой братом свечи отец обследовал каждый подоконник, каждый угол, в котором могло оказаться что-нибудь съедобное. Обнаруженные крошки сметались гусиными перьями в ложку, после чего отец читал положенную молитву. Мы, дети, иногда нарочно, ради шутки, насыпали повсюду крошки, что немало удивляло отца, ведь в этот день подоконники чистились с особой тщательностью. Итак, он внимательно обследовал все окна, а мать спешила удалить из дома остатки хлеба, так как закон предписывал собрать и сжечь весь обнаруженный в доме хлеб. После совершения этого обряда ужинали немного раньше, чем обычно. Припрятанный на ужин хлеб еще можно было ставить на стол, однако крошки, собранные в ложку, вместе со свечкой и гусиными перьями заворачивались в тряпочку и подвешивались на светильниках в столовой, чтобы ни одна мышь их не нашла и не рассыпала. Спать ложились вовремя, чтобы на следующее утро встать пораньше, потому что к девяти часам ни один кусок хлеба или другого хомеца не должен оставаться в доме религиозного еврея. Нас, детей, будили очень рано и кормили сразу завтраком и обедом. Национальное блюдо на это утро — горячее кипяченое молоко с белым хлебом. Но даже в этот ранний час уже было готово жаркое, которому отдавали должное некоторые из домочадцев. «Ну, быстро, быстро!» — подгоняла домашних мама, все слуги тоже съедали двойную порцию, ведь нельзя же было оставлять никакого хомеца. Мы, дети, устраивали разные шутки и потом на целых восемь дней прощались с хлебом. Посуду быстро мыли, и мать приказывала слуге отнести ее в столовую. Все предметы — от дорогого фарфорового сервиза до самой последней медной кастрюльки — вперемешку расставляли на полу, на столе, на подоконниках, а потом укладывали в большие ящики и уносили в погреб, откуда тут же извлекали ящики, наполненные пасхальной посудой. Столовую снова тщательно убирали, подоконники накрывали белой бумагой. В столовой во всю длину раздвигали большой стол, накрывали его белым полотном или бумагой, а сверху клали толстый войлок и насыпали слой сена. Все это застилалось несколькими серыми холщовыми скатертями, которые прибивались к столу гвоздиками. Только после этой процедуры разрешалось распаковать пасхальную посуду, чего мы, дети, ожидали с огромным любопытством, так как для каждого из нас там имелся особый