Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в. - страница 17

(широкую бутыль) со сладким медовым напитком, который так мастерски умела варить моя мать, и полное решето мацы. До этого дня ее строго охраняли, поскольку набожному еврею не разрешается есть мацу до наступления праздника. Итак, наши бокальчики наполняли медовым напитком, и мы принимались за мацу. Макая один кусок за другим в сладкую жидкость, мы быстро перемалывали их своими здоровыми зубами.

Наконец мать выходила из кухни. Вслед за ней появлялся мой старший брат с яблоками, грецкими орехами и корицей. Из этих ингредиентов, растолченных в ступке, он готовил харойсес — похожую на глину массу, которую вечером подадут на стол седера[59]. «Глина» должна напоминать о том, что наши предки в Египте изготовляли кирпичи для фараона.

Закончив работу, брат по приказу матери уносил стол в желтую гостиную и раздвигал его во всю длину перед софой.

Мать накрывала стол белой камчатной скатертью, с обеих сторон свисавшей до пола. Потом приказывала слуге принести фарфоровую и хрустальную посуду. Расставив ее в нужном порядке, она сама подходила к шкафу, где хранилось все столовое серебро. Слуга ставил на большой серебряный поднос кубки и кувшины великолепной работы. Один кувшин, например, был особенно искусно украшен инкрустациями из слоновой кости, изображавшими мифологических персонажей. Крышка и сам сосуд были сделаны из массивного золота. Отец заплатил за это произведение искусства несколько сот рублей. Другой, довольно большой кувшин был покрыт серебряной филигранью. Рядом стояли кубки, дном которых служили французские монеты.

Вскоре появлялась торговка фруктами (герецихе) со свежим зеленым салатом, который играет важную роль в этот вечер — вечер седера. Слуга приносил из кухни блюдо, наполненное сваренными вкрутую яйцами, и тарелку свеженатертой редьки (ее называют марор) — этот символ напоминает о горькой доле наших предков в Египте; несколько кусков жареного мяса (их называют зероа) подаются в знак памяти о Корбан Песах — пасхальной жертве в Иерусалимском Храме; далее следует тарелка с соленой водой и несколько шмуре[60] (охраняемая маца). Пшеница, из которой приготовляется эта маца, срезается серпами, провеивается и перемалывается на поле в присутствии раввина и нескольких евреев, то есть под охраной, потому она и называется охраняемой. Все эти кушанья мать накрывала белым полотном. Только салат она оставляла открытым, так, словно он должен был оживлять однотонную белизну скатерти, в то время как красное сверкающее в хрустальном графине вино многократно отражалось в до блеска вымытых хрустальных подсвечниках и каждом хрустальном бокале. Пока мать стелила скатерть и уставляла стол различными маленькими символами предстоящей вечерней трапезы, в столовую то и дело заглядывал отец, чтобы спросить, не забыли ли чего. Завершая свой шедевр, мать приказывала принести несколько пуховых подушек и белое пикейное покрывало и приготовляла с левой стороны от отцовского места подобие ложа, так называемый хасебес[61]; такие же ложа сооружались на двух стульях для молодых людей рядом с их сидячими местами.

Вероятно, эти ложа тоже символизировали освобождение из рабства — право свободного человека вкушать покой. А может быть, в такой форме сохранялась память о восточном обычае возлежать на пирах.

Каждый угол дышал теперь чистотой и уютом, и все домашние заражались царившим в доме праздничным настроением.

Медленно сгущались сумерки, приближался час чая. Мы с наслаждением поглощали ароматный напиток, ибо в такой торжественной обстановке он казался нам особенно вкусным. Все сияло и сверкало. Даже для питьевой воды использовались новые сосуды.

Пора было переодеваться. Через некоторое время появлялась мать в праздничном наряде, чтобы зажечь свечи. В то время, которое я описываю, она была молодой и красивой, держалась скромно, но с достоинством. Во всем ее существе, в ее глазах читалось глубокое религиозное чувство и душевный покой. Она благодарила Создателя за милость, за то, что он позволил ей и ее любимым дожить в здравии до этого праздника. На ней был богатый наряд, достойный патрицианки прежних времен. Ее осанка и манера держаться говорили о благородстве происхождения. Возможно, нынешние молодые люди только усмехнутся, услышав о «благородном происхождении», как будто понятие благородства неприменимо к евреям! Да, свое свидетельство о благородстве еврей приобретал не на поле боя и не в королевских дворцах за героические подвиги на большой дороге. Благородство еврея определялось его духовной жизнью: неустанным в течение всей жизни изучением Талмуда, любовью к Богу и людям. И часто случалось так, что к этим добродетелям присовокуплялись внешние почести и богатство.