Воспоминания генерала Российской армии, 1861–1919 - страница 32

После лагерного сбора последовали маневры частями дивизии, применительно к Севастопольской кампании, в окрестностях Балаклавы.

Из выдающихся событий за время лагерей было торжество священного коронования их величеств. Празднества в Севастополе прошли блестяще, особенно красив был Черноморский флот. Невольно мне вспомнился 1894 год, 21 октября, 10 часов вечера, когда в феодосийском порту показался военный транспорт «Днестр», а через час я и еще пять офицеров получили [приказ] экстренно собраться и явиться на транспорт в 12 часов ночи для отправки в Ливадию, держать посты у гроба императора Александра III. В пять часов утра мы уже ехали по ялтинской набережной в Ливадию, с 9 часов стояли при гробе императора, и я тогда увидел всю семью. Трогательно было видеть императора в гробу, много видел неподдельных народных слез при прощании простого народа ночью в Ливадийском соборе. Перенос тела на крейсер «Память Меркурия» и его отплытие из ялтинского порта не поддаются описанию.

Зимний сезон 1896/7 годов я усиленно ухаживал за барышнями, а особенно за Феней Макаровой и Тасей Мосаковской, но кому из них отдавал предпочтение, я и сам не знал…

Спектакли, вечера, посещения знакомых шли своим обычным порядком, время летело как стрела, не было ни забот, ни горя, ни зависти – был вполне доволен своей судьбой, но было одно неприятное обстоятельство: застой в чинопроизводстве и в движении по службе; ведь года шли, я поручиком восемь лет, а надежды к производству и не видно – я в полку чуть ли не 12-й поручик и лет от роду 35-й год… Явилась мысль уходить за чинами на Дальний Восток, мысль эта засела гвоздем… Стала омрачать Крымское счастье. В конце года я частенько стал бывать в семье начальника Феодосийского карантинного округа Семена Спиридоновича Мосаковского, у которого были два сына – Вячеслав и Владимир, три дочери – Ольга, Наталья и Людмила, всех интереснее была Наталья (Тася). Меня принимали очень хорошо, «видов» на что-либо не показывал, да так и было, Феня Макарова была куда интереснее их. Как мы ценили, [что] женский элемент показывает то, что бывало на репетициях; мы заранее уславливались по окончании репетиции, [и] вместо того чтобы проводить дам, удирали через пожарный ход в ресторан нашего Пантели; дамская группа шла домой по одной стороне высокого бульвара, а мы шли в ресторан по другой стороне, закрытые насыпью бульвара.

Весной ходили за фиалками в кизильник, катались на нашей парусной шлюпке «Ласточка» и раз чуть не утонули, ездили большой кампанией в Кизилташский монастырь, где влезали на среднюю скалу с крестом. Наша группа офицеров ездила на именины поручика Владимира Ивановича Фомина, в его усадьбу с виноградниками в Отузы, где провели весело время. Вообще жилось весело, но что же дальше? Хорошо было офицерам – местным уроженцам, которым чинов и движения по службе не надо было, ибо у каждого из них был или домик, или виноградничек, или просто сарай, которые они сдавали в аренду за очень высокие суммы и жили припеваючи, как то: Александровы, Фомин, Толстовы, Тренин и Лилевр, но мне нужно было подумать.

Из командиров батальонов выделялся подполковник Коробко, про которого офицеры говорили: «Коробко пьет не робко», бывший гвардейский офицер Егерского полка, был переведен на Дальний Восток, где про него и его друга Алмазова сложились легенды… и оттуда был переведен в Крым в Виленский полк; он страдал «запоем», когда не пил – был толковый, умный и дельный штаб-офицер, но в «запое» обращался в животное; запой обыкновенно начинался с красного вина, количество которого постепенно увеличивалось, переходил на водку, которая доходила до четверти в день, он запирался в комнате и кричал: «Я казак!»… Проходило две недели, и он делался трупом, труп подымали, обмывали, давали вылеживаться дня три, и вновь нам являлся настоящий Василий Федорович Коробко, строго-придирчивый начальник. Начальство ему прощало – видимо, у него была в Петербурге «большая рука». Был в полку подполковник Симонов, человек недалекий: поручик Фомин, его друг-приятель, учил его говорить по телефону, взявши разговорную трубку телефона в рот!.. Но ничего не выходило… Был подполковник Василенко-Иваницкий, очень умный и толковый, и богатырь; у него во время лагеря ежедневно в ротном котле на веревочке – язык, который ему подавался после утренних занятий, горячий, разварной, и он выпивал большую винную рюмку водки, закусывая большими кусками языка с громадными помидорами, если случался гость, то и он угощался.