Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона - страница 9

Возвращаясь назад, я вспомнила, что с утра не была на кухне, организованной недалеко от генерального штаба, посреди оливковых деревьев, как раз в том месте, мимо которого я должна была проехать. Моя лошадь и я сама, мы одновременно повернулись в сторону ярко горевшего огня. Хворост был набран в оливковой роще: какой же это был огонь! Я вдохнула в себя восхитительный запах бараньей ляжки, жарившейся на этом огне. Какой же аромат шел от этой ляжки, как же аппетитно она выглядела! Старший сержант Массена[30] и сержант Жюно[31] на этой кухне играли роли главного повара и его помощника. Они узнали меня и пригласили дать им несколько практических советов. Могла ли я отказаться! Я выпрыгнула из седла и расположилась на извилистом стволе оливкового дерева, я вытянула ноги к огню и набила желудок добрым куском баранины. Эта замечательная операция требовала времени. В результате я вернулась в генеральный штаб как раз в тот момент, когда выходил главнокомандующий: я отдала ему честь, а он ответил мне доброжелательной улыбкой и дружеским жестом руки. Я поднялась наверх в комнату, где находился штабной рабочий кабинет, чтобы представить расписку в получении доставленного мной приказа. Офицер, отправивший меня с поручением, стоял, опираясь на стол, полный бумаг и карт, в руке он держал компас. В комнате было светлее, чем на лестнице. Я увидела у него эполеты майора на артиллерийском мундире, он был щуплый, кожа у него была оливкового цвета, вся какая-то землистая, щеки впалые, а сам он был весь угловатый, но при этом лицо у него было такое, какие запоминаются навсегда. На столе лежала его шляпа, желтоватый султан которой показался мне ужасно грязным, что могло свидетельствовать о том, что ему часто приходилось находиться в пороховом дыму батарей. Не поворачивая головы в мою сторону, он достал часы:

— Тебе нужно было три четверти часа, — резко сказал он, — ты же потратила час десять. Отправляйся на гауптвахту.

Обычно гауптвахта представляла собой помещение в полицейском участке или в тюрьме. На этот же раз это была палатка, возведенная в пятидесяти шагах от генерального штаба. Я отправилась туда, сожалея, что кусок баранины стоил мне свободы. Прошли два, три, четыре томительных часа. Мой арест начал меня беспокоить. Особенно неприятно было то, что пришел час обеда в штабе, а я вместо вкусной еды в блестящей компании была вынуждена довольствоваться самой жалкой повседневной солдатской пищей. Но Провидение сжалилось надо мной. Молодой офицер, один из двух сыновей главнокомандующего, пришел и сказал пару слов часовому, охранявшему меня. Я могла быть свободна.

После этого мы отправились на обед, который, как мне казалось, уже был для меня потерян.

«Мой отец, — рассказал мне этот офицер, — спросил, сев за стол, а где Сан-Жен, которую он видел днем в штабе? Все стали искать Сан-Жен. Мой отец настаивал, чтобы тебя поскорее нашли. И тогда один артиллерийский майор вспомнил, что отправил какого-то юношу с депешей, а тот слишком долго где-то шлялся и теперь по его приказу находится на гауптвахте. В ответ на это мой отец воскликнул: „Как, майор, ты действительно осмелился посадить Сан-Жен на гауптвахту?“ Тот удивился: „А что, Сан-Жен — это сын полка или какая-то исключительная личность?“ „Сан-Жен, — ответил мой отец, — очень храбрая девочка, и она уже показала себя хорошим канониром. Хотя бы по этой причине, ведь ты же принадлежишь к этому роду войск, ты мог бы относиться к ней побережнее“. После этого он начал рассказывать твою историю, а я побежал тебя выручать».

Как только я заняла место рядом с главнокомандующим, он повернул ко мне свое вытянутое худое лицо и стал сверлить меня своими голубыми глазами:

— Как же так, гражданка, ты позволила посадить себя на гауптвахту! Ты же из аллоброгцев! Малышка Сан-Жен! Тебе не стыдно?

— Гражданин генерал, — ответила я, — не будем об этом, это была вопиющая несправедливость.

Потом я указала на того самого майора.

— Вот этот цыганенок устроил мне все это.

В окружении всех этих людей во мне вдруг проснулась женщина, а простой солдат куда-то исчез. Представьте себе сами, какой успех имела моя выходка и как она подняла настроение всем вокруг. Что касается меня, то я была разъярена и продолжала все больше и больше распаляться: