Воспоминания - страница 4

Бабушка Ента осталась вдовой с семью сыновьями. Залман учился в доме раввина, а у других были частные учителя. В детстве меня называли бабушкой Ентой из-за моего курносого носа. Бабушка, по маминым рассказам, была энергичной женщиной, прямой и справедливой, но вспыльчивой. Дети вызвали ее в Америку, где она и умерла. Дом бабушки Енты стоял в местечке на холме. Просторная площадка перед ее домом высыхала ранней весной и была любимым местом детских игр. Ее длинный, окрашенный в светло-желтый цвет дом был одноэтажным, как и все в местечке. Я не помню двухэтажных домов ни в Соколивке, ни в Кенеле. В его правой части жила бабушка, а в левой – дядя Мотл с семьей. Он был уважаемым человеком, преуспевающим торговцем рыбой. Я помню его серьезное лицо с черной бородой. Мой отец был светловолосым с рыжей бородой. Мои сестры Това и Сара похожи на отца. В моей памяти сохранилось лишь одно воспоминание о доме дяди Мотла – Това, дядя и я сидим на балконе его дома, застекленном цветными стеклами, и пьем чай из японских или китайских чашек. Помнится мне, что во время погромов говорили взрослые: «Ведь Мотл говорил нам не радоваться революции, предупреждал, что будут еврейские погромы, убеждал не участвовать в манифестациях». Я помню, что, когда в местечке узнали о свержении царя, все жители вышли на улицу с красными цветами и красными шелковыми лентами в петлицах. Мне было тогда всего три года и три месяца. И прав ведь был дядя Мотл. Он помнил погромы, сопровождавшие революцию 1905 года.

Дом бабушки прилегал к дороге, ведущей на Кенеле, находившуюся в пяти верстах от Соколивки. Дома дяди Залмана и дяди Шнеера были с другой стороны дороги. Помню бабушку, сидящую на завалинке и вяжущую щетки для побелки. Рассказывают, что после смерти деда она содержала семью благодаря этой работе. Дома в местечке белили внутри и снаружи белой глиной, коричневой глиной мазали полы в канун субботы. Такой пол был у дяди Хаима. В двух предыдущих квартирах пол был дощатым. В день, когда мазали пол глиной, нам, детям, разрешали заходить в дом после того, как пол высыхал. Такой пол я увидела после Второй мировой войны в Бессарабии в городе Когуле.

Была еще родственница в местечке – тетя нашей мамы. Она жила на берегу реки около моста, по которому проходила дорога на Умань. Мы купались в этой реке. Вода в ней казалась зеленой от отражения деревьев и кустов, что росли вокруг. И помнится мне приятный аромат чистой речной воды. Дом тети был построен на холме над рекой, за ним рос фруктовый сад, а перед ним стояли новые повозки, которые, по-видимому, изготовлял ее муж. Тетя была очень гостеприимная.

В местечке жила семья моего дяди Хаима, который эмигрировал в Америку до Первой мировой войны. Его жена умерла во время погромов, о его детях я расскажу в дальнейшем. В его доме мы жили в последний период нашего пребывания в местечке. Недавно нас навестили две его внучки из Америки в возрасте 58 и 60 лет, дети старшей дочери Хаима, которую я хорошо помню.

В семье деда Биньямина остались тогда дома Мордехай и Юда, а из дочерей Ривка и Ада. Его дочь Хана была уже в Аргентине, а моя мать вышла замуж. Мои дедушка и бабушка развелись после гибели их младшего сына, упавшего с лошади. В детстве меня беспокоил вопрос: «Почему они развелись?» Мама отвечала мне, что дедушка считал: Бог наказал их за красоту бабушки смертью сына; и я не понимала: почему Бог, давший красоту человеку, наказывает его за это. Этот вопрос стал особенно беспокоить меня после того, как я стала матерью. Я обращалась с ним к Юде и к Мордехаю. Сожалею, что не разговаривала об этом с Адой.

У дедушки была маслобойня. Сыновья работали вместе с ним. Маслобойня помещалась в доме. Был у них рабочий – старый украинец. Дочери занимались хозяйством. Ада была девушкой с сильным характером. Она мне рассказывала, что после того, как она взяла в свои руки управление финансами, семья не знала больше бедности, которую описала мама в своих воспоминаниях. Ада считала: причина нужды – щедрость дедушки по отношению к чужим людям. Четвертая дочь дедушки Хана была уже в Аргентине, и я ее никогда в жизни не видела. С ее сыном Хаимом я познакомилась пару лет тому назад. Он работает хирургом в Буэнос-Айресе. Его дети, получившие в Аргентине еврейское воспитание и прибывшие сюда со знанием иврита, живут в Израиле со своими семьями. Приехав на свадьбы детей, он пригласил и нас. После свадеб мы устроили для него и его семьи праздничную встречу в нашем доме. Дети его утверждают, что я напоминаю им их бабушку – мою покойную тетю Хану. Хаиму не удалось найти себе подходящую работу, и он вернулся в Аргентину. Хана из Аргентины и Ривка из Америки навестили тут своих братьев и сестер, с которыми не виделись около сорока лет. Их отца, моего дедушки Биньямина, тогда уже не было в живых. Это было в 1954 году, за два года до моего приезда.