Воспоминания о монастыре - страница 26

В один из минувших месяцев умер святою смертью брат Антонио ди Сан-Жозе. Уже не сможет напомнить королю о его обете, разве что явится монарху во сне, но не будем тревожиться, как говорится, не давай взаймы бедному, не одалживай у богатого, не обещай монаху, а дон Жуан V хозяин своему слову. Будет у нас монастырь.

Спит Балтазар с правой стороны тюфяка, спит там с первой ночи, потому что правая рука у него невредима, и если повернется он к Блимунде, может обнять ее, прижать к себе, пробежаться пальцами от затылка ее до пояса, а то и ниже, если чувства обоих пробудились от сонного тепла и сонных видений, либо дали о себе знать самым живым образом, когда они ложились, ведь чета эта, незаконная по собственной воле, не освященная в церкви, мало заботится о соблюдении правил и предписаний, и если женщина возжелала, возжелает мужчина, а если мужчина захотел, захочет и женщина. Может статься, действует тут сила другого таинства, более тайного, крестного знамения и креста, который был начертан кровью порушенной девственности в тот час, когда под желтым огоньком свечи лежали они на спине, отдыхая, и оба были наги, как мать родила, первое нарушение обычаев, и Блимунда увлажнила палец кровью, пролившейся на тюфяк, и таким образом причастились они, но, может, ересь это, употребить для такого дела такое слово, и еще большая ересь свершить его. Много месяцев сменилось с тех пор, пришел и другой год, дождь стучит по крыше, ярые ветры дуют над рекой и в устье, и, хоть paccвет совсем близок, ночь кажется непроглядной. Может, кто другой и ошибся бы, но уж никак не Балтазар, он всегда просыпается в один и тот же час, задолго до рассвета, беспокойная солдатская привычка, и не смыкает глаз, покуда медленно рассеивается тьма над предметами и людьми, и чувствует он то великое облегчение, от которого свободнее дышит грудь и которое не что иное, как вздох наступающего дня, пробивающегося сквозь щели, первый свет дня, мутный и сероватый, будит Блимунду, и тогда слышатся новые звуки, слышатся некоторое время и неизменно, это Блимунда ест свой хлеб, а съев, открывает глаза, поворачивается к Балтазару и кладет голову ему на плечо, а левую руку прижимает к его левой руке, накрывая ладонью то место, где должна была бы лежать левая ладонь Балтазара, рука к руке, запястье к запястью, это жизнь, по мере сил восполняющая то, что отнято смертью. Но сегодня так не будет. Не раз спрашивал Балтазар Блимунду, почему каждое утро, прежде чем открыть глаза, ест она хлеб, спросил он и отца Бартоломеу Лоуренсо, что это за тайна, она ответила как-то раз, что приобрела такую привычку еще девочкой, священник же ответил, что это великая тайна, столь великая, что по сравнению с нею и искусство летать пустяки. Сегодня Балтазар узнает эту тайну.

Проснувшись, Блимунда протягивает руку к мешочку, где она обычно держит хлеб, мешочек висит у нее в изголовье, но сегодня его на месте нет. Она ощупывает пол, тюфяк, засовывает руку под подушку и тут слышит голос Балтазара, Не ищи зря, не найдешь, и она, прижав к глазам плотно сжатые кулаки, молит, Дай мне хлеб, Балтазар, дай мне хлеб, ради всего святого, Сначала скажешь мне, что это за тайны, Не могу, вскричала она и попыталась было соскользнуть с тюфяка, но Балтазар обхватил ее правой рукой за пояс, она яростно отбивалась, но он прижал ее ногой и, освободив таким образом свою правую руку, попытался отвести сжатые кулаки Блимунды от глаз ее, но она снова закричала в ужасе, Не делай со мной этого, и таков был ее вопль, что Балтазар отпустил ее в страхе, почти раскаиваясь в том, что был с ней груб, Я не хочу делать тебе больно, хотел только знать, что это за тайны, Дай мне хлеб, и я тебе все скажу, Поклянись, На что нужны были бы клятвы, если б можно было довольствоваться словами «да» и «нет», Вот тебе, ешь, и Балтазар вытащил краюшку из котомки, которую клал себе под голову.

Прикрыв лицо рукою, Блимунда съела наконец хлеб. Жевала она медленно. Доев, глубоко вздохнула и открыла глаза. Сероватый свет, стоявший в каморке, поголубел от света ее глаз, подумал бы Балтазар, выучись он думать таким манером, но чем изощряться в тонкостях, годных для столичных передних да приемных женских монастырей, лучше уж чувствовать жар собственной крови, как почувствовал Балтазар, когда Блимунда повернулась к нему, и теперь глаза ее казались темными, а потом в них мелькнул зеленый огонек, на что теперь тайны, лучше снова познать то, что он уже знал, тело Блимунды, а тайну как-нибудь потом, при случае, ведь эта женщина если дала обещание, то выполнит его, и вот она говорит, Помнишь, в первый раз, когда ты спал со мной, ты сказал, что я заглянула тебе внутрь, Помню, Ты сам не знал, что говоришь, и не понял слов, которые сказала я тебе в ответ, что никогда не буду заглядывать тебе внутрь. Балтазар не успел ответить, еще доискивался до смысла этих слов, когда послышались слова совсем диковинные, Я могу заглядывать людям внутрь.