Воспоминания о службе - страница 50

Наступил день смотра. Батальон был выстроен на стрельбище, приехал инспектирующий генерал, поздоровался, вызвал вперед ротных командиров и предложил тянуть билетики — кому какое упражнение стрелять. На долю нашей роты досталась стрельба по 12-фигурной мишени в рост одиночным огнем из положения лежа с упора на дистанцию 1400 шагов. Стрельба была сложная: нужно было следить за ветром и в соответствии с ним выносить точку прицеливания, целясь даже не под мишень, а на две или четыре фигуры вправо от мишени, так как ветер дул справа.

Дошла очередь стрелять нашей роте. Запретив унтер-офицерам вмешиваться в дело, дабы не нервировать стрелков, я и ротный командир давали точки прицеливания и наблюдали за каждым выстрелом. Рота дала сверхотличный результат. Нечего и говорить, как рады были все в роте, а особенно капитан Федоров. Сверхотлично стрелял и весь батальон, заняв по стрельбе первое место в лагере. Солдаты получили по белой булке и увеличение порции мяса на обед.

Вернувшись 15 сентября в Ташкент, я недолго оставался там. Я считался неплохим гимнастом и строевиком. В Самарканде при 2-м казачьем Уральском полку существовала нештатная окружная школа фехтования, куда посылались на четырехмесячную подготовку офицеры Туркестанской казачьей дивизии и 1 — го Туркестанского корпуса из расчета один офицер от бригады и по одному офицеру от каждого казачьего полка. По окончании курса эти офицеры становились инструкторами по фехтованию на рапирах, эспадронах и штыках. По приказанию командира батальона 24 сентября я отправился в эту школу.

2-й казачий Уральский полк был расположен в пяти верстах от Самарканда, в городке. Всего на курсы собралось восемь человек (четыре казака и четыре стрелка). Курсами руководил инструктор из Варшавской фехтовальной школы бывший унтер-офицер из поляков. Занимались фехтованием по четыре часа в день. Это было не так трудно, и мы попросили расписать нас по сотням полка, чтобы учиться верховой езде и конному строю. В город ездить было далеко, и мы изредка выбирались туда. Устав за день, по вечерам сидели большей частью дома за чтением, слушая вой шакалов вокруг нашего барака.

Познакомились с офицерами полка и их семействами, приглядывались и к рядовым казакам. Очень мало было офицеров, окончивших Николаевское кавалерийское училище в Петербурге, большинство прошло Оренбургское юнкерское училище и по своему развитию не далеко было от простых казаков. Второе, что поражало, — это родственные отношения между казаками и офицерами, все это была близкая или отдаленная родня. Так, командир 1-й сотни есаул Астраханцев, командир 1-го взвода хорунжий Астраханцев и вахмистр этой же сотни также Астраханцев — все родные братья, причем хорунжий по годам был моложе вахмистра. Обращались казаки к офицерам на «ты» с прибавлением только «ваше благородие». Для нас, стрелковых офицеров, это было необычно. Дисциплина была также своеобразная — родственная. Но занятия шли своим чередом, и полк в строевом отношении был не плохой. Впоследствии во время мировой войны мне снова пришлось столкнуться с этим полком, который входил в состав 2-й казачьей Туркестанской дивизии, начальником штаба которой во время войны я пробыл около двух лет. Тут-то мне и пригодились знания обычаев и нравов казаков как этого полка, так и других.

На рождественские праздники я вернулся в Ташкент в свой батальон. Как-то в гарнизонном собрании встретил Генерального штаба полковника Дагаева, который, помня мою работу во время прикомандирования к штабу округа, предложил мне перейти на службу в штаб помощником старшего адъютанта мобилизационного отдела.

Такое предложение мне, всего год назад выпущенному из училища офицеру, конечно, льстило. К жалованью я получил бы прибавку 25 рублей в месяц, надел бы красивую адъютантскую форму: красный воротник с белым кантом, красная подкладка у сюртука, аксельбанты, шпоры и т. д. Минусом было то, что я уходил из строя, и двери Академии Генерального штаба для меня, как для офицера, не прослужившего трех лет в строю, уже навсегда закрывались.