Воспоминания склеротика - страница 24
– Это, если увижу, – наслаждается непонятливостью своих подчиненных и собственным остроумием «воспитатель».
Больше всего старшина любил игру «похороны окурка». Он обшаривал всю казарму, пока не находил где-нибудь окурок. Тогда по тревоге выстраивалась рота. Впереди роты шесть человек с вытянутым полотенцем, на которое «чистюля-старшина» укладывал окурок. За ними группа с несколькими лопатами и вся рота. Привычным марш-броском (200 метров бегом,100 метров шагом), по знакомому маршруту Вольск--Привольск, процессия прибывала к месту основного действия, где без отдыха, передавая лопаты друг другу, выкапывалась огромная яма, куда укладывался окурок, и по всем правилам захоронения засыпался землей. После этой траурной процедуры «блюститель порядка» произносил речь о том, что теперь окурок уже не сможет появиться на территории казармы, поскольку мы проводили его в последний путь. Церемония заканчивалась так же, как и тактические занятия, ибо фантазия старшины была весьма ограничена.
Близок к старшине по своему интеллектуальному развитию был комвзвода лейтенант Костенко, по прозвищу «Гадкий утенок». Увольнительная для солдата - единственная радость, и время увольнения ценится на вес золота. Лейтенант Костенко выстраивал увольняемых и долго рассматривал, словно покрытые лаком, сапоги, начищенные до золотого блеска пуговицы, сверкающие белизной подворотнички. Не найдя к чему придраться, он начинал нудную лекцию о том, как подобает вести себя солдату в увольнении. – Вы не только не должны позорить чести мундира советского воина, но и подавать пример гражданскому населению, – начинал этот садистский инструктаж новоиспеченный Макаренко. – Вот помню, как-то раз в очередь за билетами в кино пытается бочком влезть какая-то стерва. Я ей вежливо говорю, что вас, гражданочка, здесь и близко не было. А она мне, понимаете, в лицо: «не гавкай»! Ты что, говорю, баба, белены объелась? Я гавкать не могу, поскольку не собака, а советский офицер, да ещё в форме. Все засмеялись, а она пристыженная ушла. Вот вам пример культурного поведения. – Так Вы, наверное, университет закончили? – говорит с издевкой курсант Лившиц. – Разговорчики в строю! – рявкнул лейтенант. – И нечего острить! Дело не в университетах, а в уме и надлежащем самовоспитании. Все свободны, а Лившиц пусть останется, я ещё с ним побеседую.
Конечно, не все офицеры были таковыми. Командира батальона майора Сулейменова любили все солдаты. Ротный, капитан Казачанский, был ушлый, но умный мужик. Уже позже, в авиационном полку, я повстречался с интересными и достойными людьми. Прекрасным примером подлинного благородства были замполит полка подполковник Шаманин, командир эскадрильи майор Головко, начфиз капитан Теленков. Всегда с теплотой вспоминаю комдива - генерала Корзиникова, человека высокой культуры и необыкновенной доброты, командира полка, героя Советского Союза гвардии полковника Самсонова и много других.
Через некоторое время, уже после принятия присяги, я, как руководитель батальонной самодеятельности, имел ряд льгот и свобод. Да и привыкание к условиям службы облегчало моё существование. В августе месяце 1951 года я узнал о рождении дочери и очень переживал, что не могу послать домой хоть какой-нибудь подарок. Мы, курсанты школы, имели «оклад» 50 рублей в месяц, но, как сознательный комсомолец, я подписался на заем на 400 рублей. У меня удерживали 40 рублей ежемесячно, так что хватало только на конверты и марки. Но вот, в первом же тираже этого займа я выиграл 500 рублей и отправился в магазин за подарками всем домашним. Дочке я купил, не понимая, что это подарок не для грудного ребенка, прекрасную куклу, которая при повороте очень звучно выговаривала «мама». В помещении столярной мастерской я сделал фанерную упаковку и уложил все подарки. Но когда я выходил из части, чтобы отправить посылку, часовой потребовал открыть ящик, поскольку при повороте там что-то запищало. То же самое произошло и на почте при взвешивании. Дело кончилось тем, что от всех вскрытий повредили у куклы головку, и я очень переживал, что дочка плохо к этому отнесется. Вступив в брак ещё совсем в юном возрасте, я слишком многого не знал. Мне казалось, что моя двух или трехмесячная дочка всё понимает и, что она уже совсем большая.