Восточные религии в римском язычестве - страница 4

; крещение неофита является клятвой в верности, приносимой им воинству, под знамена которого он встает как новобранец. Христос — это «царь», верховный военачальник своих учеников, они составляют когорты, которые под его командованием побеждают демонов; отступники суть дезертиры, храмы — лагеря, благочестивые ритуалы — воинские учения и стояние в карауле, и так далее.

Если кто-то полагает, что Евангелие проповедовало мир и что христиане долгое время питали отвращение к воинской службе, препятствием к которой была их вера, то он будет готов предположить a priori, что христианская мысль испытала влияние воинственного культа Митры.

Но тем не менее это не так. Тема militia Christi (воинства Христова) появляется уже у самых ранних церковных писателей, в посланиях св. Климента и даже апостола Павла. Невозможно допустить, чтобы уже в ту эпоху имела место имитация митраистских мистерий, которые тогда еще не обладали большим значением.

Однако если изучить историю самой этой идеи, можно заметить, что, по крайней мере во времена Империи, мисты Исиды также рассматривали себя как святое воинство, состоящее на службе у богини, а еще раньше стоики часто сравнивали человеческое существование с войной, и даже астрологи называли человека, покорившегося воле Судьбы и отказавшегося от всякого протеста, «воином Рока»[6].

Таким образом, подобное видение жизни и особенно жизни религиозной было очень распространено уже в начале нашей эры. Оно явно предшествовало как христианству, так и митраизму и сложилось в азиатских военных монархиях Диадохов. Здесь солдат более не является простым гражданином, защищающим свое отечество, это чаще доброволец, привязанный к особе своего царя узами священного долга. В воинственных государствах, оспаривавших наследство Ахеменидов, эта личная преданность превалирует над любыми национальными чувствами или вовсе заменяет их. Нам известно о том, какие клятвы там приносили подданные своим обожествленным повелителям[7]. Они давали обет защищать и поддерживать их даже ценой своей собственной жизни, всегда быть друзьями их друзей и врагами их врагов; они посвящали им не только свои дела и слова, но даже мысли. Их долг состоял в том, чтобы полностью отказаться от своей личности ради своего монарха, равного богам. Священное «воинство» мистерий — не что иное, как та же гражданская этика, рассматриваемая в религиозном ключе. Благочестие при этом соединяется с лояльностью.

Таким образом, исследование учений и практик, общих для христианства и восточных мистерий, почти всегда вынуждает искать их корни за пределами Римской империи, на эллинистическом Востоке. Именно там были разработаны религиозные концепции, которые при цезарях утвердились в латинской Европе[8]; именно там следует искать ключ к доселе неразрешимым тайнам. В самом деле, в настоящее время нет ничего более загадочного, чем история сект, которые возникли в Азии в тот момент, когда греческая культура вошла в соприкосновение с представлениями варваров о богах. Со всей уверенностью сформулировать совершенно удовлетворительные выводы удается редко, и, в ожидании новых открытий, разуму нередко приходится довольствоваться тем, чтобы продумывать взаимоисключающие возможности. В неспокойном море возможного часто приходится бросать лот, дабы найти место, где можно будет без опаски бросить якорь. Однако мы, по крайней мере, достаточно ясно видим курс, в соответствии с которым следует вести изыскания. По нашему мнению, прежде всего стоило бы пролить свет на разнородные культы иудейских или иудео-языческих общин — поклонников Зевса Гипсистоса, саббатеев, сабазиан и прочих, — внутри которых, начиная с апостольского века, укореняется новая вера. На рубеже нашей эры Моисеев закон в их мировоззрении уже нередко уступал свое место священным обычаям язычников, а монотеизм делал уступки идолопоклонству. Многие верования Древнего Востока, как, например, представления персидского дуализма о подземном мире, прибывали в Европу двумя путями, во-первых, через более или менее ортодоксальный иудаизм общин диаспоры, в которых Евангелие было сразу же принято, и, во-вторых, через языческие мистерии, принесенные из Сирии или Малой Азии