Восточный цикл. Книги 1-7 - страница 50

Теперь могила была закрыта, и осталась последняя молитва. И опять меня удержали. Вышел Халеф. В глазах маленького хаджи блестели слезы, и голос его дрожал, когда он, стоя на коленях, молился.

Да, это были редкостные похороны. Один христианин, два суннита и один шиит говорили над могилой умершего. Что касается меня, то я не счел за прегрешение попрощаться с другом на его языке, а участие перса служило доказательством того, что мусульманская религия глубоко проникла в сердце и души разных народов. Халефа за его теплые слова я смог просто обнять за плечи, но знал, что он соблюдал мусульманские обычаи только внешне – внутри это был христианин.

Мы собрались покинуть скалу. Тут Амад своим кинжалом отколол от камня на могиле кусок и спрятал его. Я знал, что это значит: никто не в силах удержать его от кровной мести. В течение вечера он ничего не ел и не пил, не участвовал в наших разговорах и ответил только на одно замечание.

– Ты ведь знаешь, – обратился я к нему, – что Мохаммед Эмин забрал обратно своего вороного. Теперь он твой.

– И теперь у меня есть право снова его передарить?

– Без сомнения.

– Я дарю его тебе.

– Я его не принимаю.

– Но тогда я заставлю тебя принять его!

– Как же ты это сделаешь?

– Увидишь. Доброй ночи! – И он сел.

Я понял, что сейчас самое время удвоить внимание. Но все получилось иначе. Это был печальный, торжественный вечер. Перс ушел за перегородку, его люди сидели на корточках в сторонке, а я с Халефом и англичанином устроился у ручья, где мы охлаждали свои горячие раны. Смерть Мохаммеда произвела на всех тяжкое впечатление. Я чувствовал к тому же, что у меня начинается лихорадка. И у Халефа были те же симптомы.

Я провел ужасную ночь, но мой могучий организм справился с недугом. Я ощущал, как кровь пульсировала по жилам – я общался с разными людьми, но не мог понять, наяву это или во сне, и только под утро забылся тяжелым сном, из которого выбрался лишь к вечеру. Вместо красивых женских глаз, как в прошлый раз, я обнаружил огромный алеппский нос англичанина.

– Снова бодры? – спросил он.

– Да вроде. Ох, что это, опять вечер?

– Вам можно позавидовать, мистер! Женщины взялись за вас. Они прислали капли для раны. Халеф их уже накапал. А потом одна явилась сама и что-то влила вам между зубов. Явно не портер.

– А какая из них?

– Одна какая-то. Вторая осталась на месте. А может, первая – не знаю.

– С голубыми или с черными глазами?

– Глаз я не видел. Она упакована как почтовая посылка. Похожи на голубые.

– Почему же вы так решили?

– Потому что у вас такие же глаза. Как самочувствие?

– Ничего. Ощущаю себя заметно лучше.

– Я тоже. Я аналогичным образом покапал что-то на мои раны и боли не чувствую. Прекрасная микстура! Есть хотите?

– Есть? Я голоден как волк.

– Вот. Голубоглазка принесла. Или черноглазая.

Возле меня стояла серебряная тарелка с холодным мясом, лепешками и разными деликатесами. Рядом – кувшин, но не с чаем, а крепким мясным бульоном, еще теплым.

– Леди знают, когда подавать первое, чтобы оно не остыло, – заметил я.

– Этот кувшин ждет вас с полудня. Когда он в первый раз остыл, они его забрали и снова подогрели. Они к вам явно неравнодушны.

Тут я наконец огляделся. Кроме англичанина, никого не было видно.

– А где перс? – спросил я.

– У женщин. Сегодня утром его не было, и он вернулся с горной козой. Этот бульон из козьего мяса.

– Какие умелые руки все это приготовили!

– А вы лучше думайте, что это старуха все сварила! Да!

– Где Амад эль-Гандур?

– Сегодня рано утром уехал прогуляться. Я вскочил и закричал:

– Так он уехал, вы его упустили!

– С угольщиком и курдом-сораном. Да!

Теперь я понял, что он имел в виду, когда говорил, что сам Аллах послал ему средство для мести! Курд-соран, сам жертва беббе, может быть ему переводчиком. Но несчастного хаддедина нужно было пожалеть. Можно было поставить десять против одного, что он никогда больше не вернется в свой клан. Скакать за ним – тоже бессмысленно. Во-первых, времени прошло уже слишком много, во-вторых, я сам был нездоров, а потом это вообще не наше дело – вмешиваться в кровную месть.

– Он поехал на жеребце? – спросил я.