Восторг - страница 67

Матиас ничего не чувствовал, только раздражение от того, что не мог включить тяжелый рок. Казалось, что Ван Хален[84] больше подходил предсмертным конвульсиям его отца, чем гребаный Конвей Твитти[85] или гребаный Фил Коллинз[86].

Кроме этого, он был спокоен как удав, неподвижен, словно ножка стола.

Черт, ему даже было все равно, что насилие на этом закончится. Ему было просто интересно, удастся ли избавиться от старика, он словно ставил научный эксперимент: он разработал план. Собрал все воедино, а потом проснулся этим утром и решил, что именно в школе позволит упасть первому домино.

Спасибо тому поддающемуся влиянию, сострадательному, крайне религиозному классному руководителю.

Стоя в коридоре, он ревел перед ней, рассказывая об аде, в котором жил, но предназначение этих слез – дать ей дополнительную мотивацию. В реальности же, он придал великому откровению не больше значимости, чем смене одежды: манипулируя женщиной с помощью правды, внутри себя он был холоден словно лед, не получая удовольствия от выполнения первой части плана, не чувствуя восхищения от того, что все, наконец, происходит.

После все пошло очень быстро, и это – единственное, в чем он не был уверен: его мгновенно отправили к школьной медсестре, потом приехала полиция, документы заполнили. И его отправили в интернат.

Они присылали работать над ним одних женщин, будто так ему будет легче. Особенно для «физического осмотра»… они думали, такое обследование выбьет его из колеи.

И кто он такой, чтобы не дать им то, чего они так хотели?

Но он не думал, что его отправят к приемным родителям уже через два часа.

Дело в том, что он преследовал всего одну цель – то, что происходило сейчас, кончина его отца на этом полу… и ему пришлось рвануть к машине, взломать ее и добраться до дома прежде, чем полиция увезет его отца в тюрьму, когда мужчина вернется с кукурузных полей. Все будет напрасно, если он запорет финальный акт пьесы.

Но все прошло замечательно.

В самые последние секунды презренной жизни отца, Матиас повернул ручку, включая религиозную волну… и замер на мгновение. Проповедь была об Аде.

Казалось подобающим.

Он наблюдал, как его отец сделал последний вдох, а потом недвижимо застыл. Так странно, люди переступают на другую сторону, то, что раньше двигалось, становиться неотличимым от тостера, половика или, черт, радио с часами.

Матиас подождал еще немного, пока лицо окончательно не посереет. Потом он встал, выдернул радио из сети и устроил его подмышкой.

Глаза его отца были открыты и устремлены в потолок, как смотрел на него Матиас годами.

Он не перевернул парня, не плюнул на него, даже не пнул. Он просто прошел мимо тела и спустился по лестнице. Он покидал дом с мыслью, что это ментальное упражнение было весьма занятным…

И ему стало интересно, сможет ли он повторить его…

– Матиас?

Он с криком вскочил с кресла, весь ресторан навис над ним, стены снова встали на место, окружающий шум от завтракающих и разговаривающих людей снова проникал в его мозг.

Когда остальные посетители обернулись на него, Ди наклонилась над столом.

– Ты в порядке?

Ее красивое лицо было пронизано состраданием, губы приоткрыты, будто от расстройства ей стало труднее дышать.

Отстраненность, которую он чувствовал в молодом себе, вернулась на свое место в центр груди, будто воспоминание перепрошило его внутреннюю схему, приводя его в норму как автомобиль, у которого были проблемы с развалом-схождением[87]: оценивая женщину перед ним, Матиас делал это со значительного расстояния, холодная объективность проложила между ними пространство, хотя их кресла не меняли местоположения.

Эмоции очень легко подделать, это он знал по себе.

Он одарил ее улыбкой, неискренней… но очень привычной: – Я в полном порядке.

В этот миг подошла официантка с огромным завтраком, и когда она поставила поднос, он мог поклясться, что Ди откинулась назад и удовлетворенно улыбнулась.

***

Стоя рядом с метрдотелем, Мэлс надоело играть сталкера. Плохо одно то, что она приехала в «Мариот», но застукать Матиаса с той медсестрой? Сейчас у нее есть две причины чувствовать себя дерьмово: она не уважала себя, а эта женщина по красоте сравниться разве что с Софией Вергара[88].