Вот моя деревня - страница 17
А чёрненький всё с середины не уходит. Полина Марковна тихонько ему шепчет:
— Миша, давай…
Тогда он сунул руки в карманы и сказал:
Я к Евдокии Петровне обернулся и спрашиваю:
— А в футбол разве не будем?
Городские это услышали и засмеялись. Евдокия Петровна каким-то игрушечным голосом говорит:
— Антон, ты слушай, не перебивай…
— Вот я, — сказал чёрненький, — я лагерный поэт. А среди вас поэтов нет?
Мы стали смотреть среди наших Верку Онуфриеву, она частушки хорошо сочиняет, но из пионерского строя вышла длинная рыжая девчонка. Она отвернулась и сказала:
— А я спою вам песни, чтоб было интересней.
И городские стали выходить один за другим.
Вдруг Шурка оборачивается и говорит:
— Евдокия Петровна, я листочек-то ваш потерял.
А сам бледный-бледный.
— Как так? — спрашивает Евдокия Петровна.
— А вот, наверно, когда в футбол мотались…
— А что же мы теперь делать-то будем?
Мы все от городских отвернулись и на них обоих смотрим. Лицо у Евдокии Петровны такое, что даже стало жалко её.
— Ну, не знаю, Шура… — говорит она. — Поищи хорошенько…
— Да я поискал…
— Может, ты запомнил?..
— Одну цифру-то я запомнил, — говорит Шурка. — Две тыщи пятьсот.
— Ну, скажи своими словами. Скажи, Шура, как отдыхаем, как работаем… Не хуже, мол, чем другие. Веников навязали пятьсот двадцать, цыплят на ферме вырастили две тыщи пятьсот…
Я говорю:
— Запомнить-то легко, в одной цифре пятёрочка, потом двоечка, а в другой цифре наоборот!
А городские всё стихами кроют:
Чёрненький сунул руки в карманы и сказал:
— Ловко! — крикнул председатель колхоза и первый захлопал своими ручищами. — А ну-ка, что, деревенские, скажете?
Мы тоже все захлопали и начали выталкивать Шурку.
— Чего вы!.. — отбрыкивался он. — Не пойду я… Чего я там забыл…
— Ну, Шурик, — попросила Евдокия Петровна, — скажи своими словами… Он сейчас своими словами скажет…
Но Шурка весь покраснел, напыжился:
— Сказал, не пойду!.. Чего я там забыл!..
Хлопать в это время на площади кончили. Городские смотрели на нас и ждали. А председатель колхоза просто глазами нас ел. И в это время мне в голову пришла одна мысль.
Я повернулся к Евдокии Петровне и говорю:
— А вот можно я скажу?
Все наши тут обрадовались:
— Вот Антошка скажет, у него язык подвешен!..
Евдокия Петровна еле губами шевелит:
— Правильно, Антоша, скажи…
Я выбрался на середину
Я выбрался на середину, и сзади меня так затихли все, что можно было подумать, что никого и нет. Я оглянулся на всякий случай, в кулак кашлянул и слышу, кто-то мне шепчет:
— Ну, Антошка, ну!..
Уставился я на девчонку с чёлкой и говорю:
— Вот, мне даже очень приятно, что вы к нам приехали сюда и всякое такое хозяйство…
Только чувствую, дальше слово никакое не идёт, ну, не идёт слово!..
Смотрю, председатель колхоза щурится, за папиросами лезет, ждёт. И женщины с детьми вперёд пионерского строя повылазили, тоже, значит, ждут. И старушки кильковские ждут, а среди них моя бабушка. Оглянулся я на своих, а те стоят притихшие, рты пооткрывали. «Ну, — думаю, — нет мне обратного ходу, надо что-нибудь говорить».
И тут повернулся этак боком, смотрю, а за рекой деревня моя любезная, Равенка, прилегла на горке, аккуратная вся, подобранная, ни одного колышка лишнего не торчит.
Стало мне жарко вдруг, что-то внутри у меня колотнуло, я вперёд шагнул и говорю:
— Мы хоть и кидались вчера вениками, а всё равно очень рады, что вы к нам приехали сюда. Только это не совсем к нам получается, потому что деревня-то наша — Равенка, во-он она на горке стоит, а эта деревня Кильково, он кильковский, Шурка-то, который отказался говорить. Как же она, наша Равенка, у вас в картах не обозначена, вот чего я не понимаю, её обязательно обозначить надо, потому что другой такой деревни нет во всём белом свете, хоть Россию, хоть и Америку возьми! В Кильково, конечно, тоже есть свои преимущества, у них клуб вот, и магазин, и автобусная остановка, но с Равенкой Кильково не сравнится, поскольку у них даже рыба не так хорошо берёт и комаров больше, а в Равенке у нас ветерок.