Война на пороге. Гильбертова пустыня - страница 16

Стену можно разрушить, можно пробить брешь и проскочить, можно навесить лестниц и переползти, можно перелететь, а можно сделать вид, что мира за стеной нет и повесить на нее рекламные плакаты строящегося Города Солнца. Конечно же, просвещенная Европа выбрала последнее. Ей, старой корове, лишь бы не развиваться! Всем! Всем! Лишь бы не развиваться! Великий и ужасный Щедровицкий-младший,... всегда ты останешься сыном Шона Коннори, даже если ты сам Индиана Джонс... Так вот этот «младший» величественно считает, что развитие — это ценный дефицитный ресурс, и нечего его инсталлировать всем, кому ни попадя. А Первый точно знает, что в их ведомстве нужно прививать сей опасный вирус принудительно и утилизировать во благо государства.

Если бы Гурия была в бешенстве, она бы что-нибудь разбила, дорогое и ценное, потом поплакала бы и успокоилась. Но она была в каком-то другом состоянии, напоминающем, скорее, оледенение. Она не помнила, как пришла и открыла дверь, как сняла куртку и шапку. Ее лицо в зеркале убило бы кого хочешь наповал: старое, страшное, ледяное, напоминало труп. Она глянула на него мельком и сжалась еще больше. Гурия была дома одна. Это питерская квартира досталась ей от бабки, девушка приезжала сюда нечасто и не удосужилась последний раз убраться в комнате. Окурки на ковре раньше ее бесили. Она всегда после вечеринок приглашала тетю Альберту с третьего этажа, и та убиралась тщательно и с удовольствием. Все это раньше. Холод только прибывал к лицу и уже затормозил все ее мысли. Девушка стояла у окна, двор поднимался ей навстречу темным колодцем заледенелых луж, или это она опустила голову. «Yes! — она пошевелилась. — Столбняк метаться!» — пронеслось у нее в голове что-то похожее на привычный сленг и — счастье, что-то теплое метнулось по коже, она криво улыбнулась, угловато раскинула руки и поплелась в ванную. Внутри тихо пело: хуже не будет! Не будет! Будет! Не будет! Не будет. Будет! Только под душем она позволила себе как- то восстановить историю этого дурацкого визита в Питер.

Ася привыкла называть себя Гурией и слышать, как ее так называют. «Ася» казалось ей беззащитным, тихим именем, а она была нетихая, она не хотела быть тихой никогда, потому что иначе в этом мире сожрут и не подавятся, и тургеневских барышень не держим-с, а на муракамских кавалеров - не зарабатываем-с. Вот-с. С зеркала на потолке смотрело вполне человеческое лицо двадцати лет от роду, обрамленное темными прядями разной длины, мокрыми и пахнущими корицей. Жизнь продолжалась. Только не было клавиши перемотки назад, чтоб всего этого суточного кошмара вообще не переживать.

Ася не стала пить пиво, нашла апельсины и вкусно съела их три штуки, один за другим. В теплом халате с мокрыми волосами она забралась на пустой раскинутый диван. «Чем не проводы любви!» — подумала Ася, и сила соображать вернулась к ней окончательно.

Секс был ее главной игрушкой в последние два года. Гурия не отбивала кавалеров у подруг, потому что они ей доставались первыми. Всегда. Потом подруги иногда получали что-то в виде оливок без косточек: изнасилованных молодых мужчин с полным пренебрежением к занятиям сексом.

— Ты что, пьешь из них кровь? - спрашивала Белка с широко раскрытыми глазами. Белка была биографом, подушкой, жилеткой и встречалась с простым мальчиком из питерского Военмеха. Белка за человека не считалась. Гурия любила ее как кошку или морскую свинку, хотела — гладила, хотела — мучила. Белка была ее старше на два года. У нее был ключ от питерской Аськиной хаты и безграничный кредит. Это она оставила в холодильнике апельсины. Молодец.

До этого случая Гурия считала, что отказаться от нее — пусть и на час всего-то будет счастья — может только дурак или закомплексованный лох, не внявший своему шансу. Этих она в расчет не брала. Но чтоб нормальные парни, из общества, с машинами, папами и тараканами золотого слоя, очевидно, не гомики, поехали с ней на выходные в Питер и так странно с ней обошлись?! Это было что-то! В школе Гурия хорошо училась, задирала нос, но ненавидела умников пуще дураков. Под умниками она понимала тех, кто парится мозгами ни о чем конкретном. Еще она ненавидела жанр альтернативной истории в литературе, считая полным кретинизмом описывать события, которые не случились, а могли бы. «А вы бы все могли умереть в младенчестве и не пудрить мне мозги, однако живы!» — крикнула как-то Гурия такому сборищу, и весь класс поднял романтиков от познания на смех.