Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - страница 45

Еще раз пройдя и обследовав берег мы поняли, что лучшего места для переправы нам не найти: оба берега здесь более низкие — удобно для лошадей и машин; и второе — ландшафт образует естественную лощину — есть возможность для сосредоточения дивизии, а со стороны немцев ее прикрывает невысокий холм.

И снова Арешкин

Теперь сама переправа — выдержит ли лед? Оставив наверху группу разведчиков во главе с капитаном Демидовым, мы с инженерами спустились к руслу, взяли в нескольких местах пробы льда и, сделав расчеты, убедились, что чем дальше к середине реки, тем тоньше лед, лишь недалеко от берега он способен выдержать нагрузку, но не более десяти — пятнадцати килограммов на квадратный метр — что крайне мало! Кроме того, хотя река была покрыта льдом, все же в некоторых местах, особенно на глубинах, зияли еще не замерзшие полыньи, из которых медленно поднимался пар. Пробуя крепость замерзания попытались всей группой перейти реку, однако, по мере удаления от берега, лед под нами стал все чаще трещать и раскалываться. Дальше идти было рискованно, и мы повернули обратно.

Стали советоваться, как быть? Ведь для окончательного решения вопроса одних математических расчетов наших инженеров мало, необходимо практическое опробование льда. Тем временем возвратилась разведка и доложила, что в трехстах — четырехстах метрах от нас немцы спешно роют траншеи, сооружают блиндажи и огневые точки, готовясь, очевидно, к длительной осаде дивизии.

Выставив небольшое боевое охранение с ручным пулеметом, командир стал вызывать добровольцев, согласных перейти по льду на другую сторону реки. Первым, как и следовало ожидать, вызвался Арешкин, за ним еще двое.

— Хорошо, пока достаточно троих, — остановил командир. — Кто первым пойдет? Идти сначала необходимо одному.

И снова первым вызвался старшина Арешкин. Арешкин — молодой, лет двадцати пяти, донецкий шахтер, незадолго до войны он демобилизовался из армии, работал на шахте врубмашинистом. Атлетического телосложения, он всегда кипел энергией. Если ему нечего было делать, все равно не мог спокойно стоять на месте. Посвистывая, он по-цыгански приплясывал или, ухватив кого-то из своих товарищей, барахтался, забавляясь с ним, как кот с мышкой. Всегда веселый, жизнерадостный и остроумный, он заряжал своим энтузиазмом всех окружающих.

Вся группа спустилась к реке, охваченная любопытством, — предстоял первый переход по тонкому льду. Все понимали, конечно, серьезность и опасность этого мероприятия, без которого невозможно было решение главной задачи, но почему-то были уверены, что Арешкин обязательно перейдет реку, хотя эта уверенность и перемежалась с другим чувством — большой тревоги, ведь возможна случайность, лед на реке еще слабый, а сама река — по-громадному широка и глубока.

Подойдя к реке, Арешкин по-хозяйски окинул ее взглядом и на минуту задумался. Затем, словно очнувшись, поднял голову и, ни к кому не обращаясь, громко проговорил:

— Нет! Без доски идти нельзя.

— Но где же ее взять? — озабоченно спросил командир. — До села километров пять-шесть, пока туда-сюда, так она, может, уже и не потребуется.

Пока командир группы озабоченно рассуждал, Арешкин куда-то исчез. Переминаясь с ноги на ногу, мы обдумывали наше затруднительное положение, каждый переживал его по-своему, но испробовать этот переход без всяких подручных средств спасения никто не решался, даже сам отчаянный Арешкин, однако все понимали: пока переход не осуществлен практически, пускать на лед людей, целую дивизию, нельзя. На какое-то время всех охватило уныние — что же делать? Оглянувшись, командир удивленно спросил:

— А где же старшина?

— А он побежал вон туда, — указал на кусты солдат.

Подняв головы, мы вдруг увидели Арешкина, он выбежал из кустов, держа перед собой большой обломок сухой доски.

— Ну вот, теперь можно, — проговорил задыхаясь старшина. Оглядел свою доску и сказал: — Я ведь хотел ее взять, еще когда мы шли из разведки. Думаю, пригодится. А потом, не знаю, кто-то мне рассоветовал, я и бросил. А теперь вот пришлось бежать за ней обратно. Правильно говорил Василий Иванович Чапаев: «Один ум хорошо, а два — никуда не годятся!» — и, открыв рот, полный крепких, как орешки, белых зубов, азартно захохотал, заражая всех окружающих.